Перст судьбы

Серый тяжело вздохнул. Ему не хотелось снова везти меня на своей уставшей от вечной работы спине. Еще Серый боялся волков, что могли обитать в лесу. Но сейчас стояла осень, пускай и с утренними заморозками, и волки наверняка нагуляли бока в охоте за ожиревшими оленями и прочей травоядной живностью. К тому же у меня имелись арбалет и меч с коротким прочным клинком. Скажете: вот ирония, у менестреля есть арбалет и меч, но нет лютни – что за чушь такая? Да, чепуха, конечно, но так вышло. Дело в том, что лютню я продал в городе Семи портов, когда, как говорится, приперло, а, кроме лютни, продать было нечего. А меч и арбалет я нашел на дороге. То есть не на дороге, а на теле подыхающего у дороги бедолаги. Он с кем-то подрался и получил рану чуть повыше колена, она была несмертельной и даже не опасной, но в ней развился адский огонь. Нога опухла, раздулась, пошла синими и красными пятнами и жутко воняла. Если бы бедолага добрался до города или до замка, где обитал знающий лекарь, ему бы отпилили ногу, прижгли культю, и он мог бы и дальше жить, передвигаясь прыжками и опираясь на костыль. Но он был в дороге, вокруг никого. Крестьяне в деревне, где он побывал, помочь ему не смогли, и он двинулся в путь, надеясь добраться до города. Но не дошел даже до Белой скалы. Он уже бредил, когда я нашел его. Я соорудил шалаш из еловых веток и затащил туда беднягу. Но это все, что я мог для него сделать. Поутру я рассчитывал взгромоздить раненого на спину Серого и попытаться дотянуть его до города. Но раненый не дожил до утра. Я взял его меч и арбалет и вынул из кошеля на поясе три серебряные монеты – не велико наследство, но пригодится бродяге вроде меня. Потом я накрыл тело еловыми ветками от шалаша и, как мог, закидал камнями – кирки, чтобы вырыть могилу, у меня не было. Так что единственный мой попутчик остался на дороге, ведущей к Белой скале.

Покончив с бобовой кашей, я достал из заплечного мешка, где хранил самые нужные вещи, книгу без начала и конца, но с множеством белых страниц. Каждая вторая страница там осталась чистой, потому что текст печатали только с одной стороны. Книгу эту я купил у старьевщика, она рассказывала о каком-то замке, где под полом зачем-то сделали множество опасных ловушек. Неведомый автор снабдил свой труд гравюрами-схемами, которые вечерами я с интересом изучал, дивясь жестокости мастера. Я зарисовал на одной из пустых страниц серебряным карандашом причудливые извивы дороги, что должна была вывести меня к замку. После чего спрятал книгу, накрыл попоной спину Серого, перекинул поверх связку из футляра и арбалета, взял старину под уздцы – вернее, ухватил за обрывок веревки, что по-прежнему заменяла уздечку, – и двинулся в путь. С Белой скалы в лесную долину вела одна-единственная дорога, и я бодро шагал по ней, то и дело оглядываясь по сторонам. Мне надо было найти подходящее место для ночлега, если я не успею добраться до замка к тому времени, когда начнет смеркаться.

Глава 2. Полукровка

Дорога вообще располагает к размышлениям, а дорога, которая ведет через лес, к размышлениям философским. А главный философский вопрос: почему я вообще очутился на этой дороге, куда и зачем я тащу свою задницу через этот молчаливый и очень недружелюбный лес.

По рождению я полукровка, родился и жил до четырнадцати лет за валом короля Бруно. Я бы мог оставаться там и дальше, но стихопевцем в землях лурсов мне не стать. У лурсов вообще нет стихопевцев. Они обожают трактаты с многозначными смыслами, игру словами, полунамеки, риторические вопросы. А если хотят послушать песню, то зовут человека из-за вала, сладкоголосого исполнителя песен со словами, как садовые цветы, красивыми и недолговечными. Стихопевцев ценят за голоса, а не ищут смысл в рифмованных строках. Порой слова могут вообще не иметь смысла. У лурсов редко бывают красивые голоса. Один из менестрелей, когда я обратился к нему с вопросом: «Может ли лурс стать стихопевцем?» – ответил насмешливо, что хриплое козлиное блеяние понравится только козлам на лугу.

Но в том-то и дело, что я не лурс. То есть лурс наполовину. По матери я человек. И о своем происхождении по материнской линии мало что знаю. Известно только, что родители мои приехали в земли за валом короля Бруно за пять месяцев до моего рождения, и здесь их соединили на срок земной жизни по старинному лурсскому обряду. И в голосе у меня в самом деле нет сладости певцов с побережья, но я никогда и не слагал слащавые баллады.

Итак, мне было четырнадцать, когда я решил рвануть когти и пересечь вал. Я был единственным сыном в семье и наверняка разочаровал отца: две мои младшие сестренки никогда не мечтали пересечь вал короля Бруно или распевать песни во время пирушек приморских герцогов.

Когда я сказал, что хочу уйти в земли за валом и обойти города-королевства, отец выслушал меня, не скрывая насмешливой улыбки.