Я поднялся, понимая, что приговор вынесен и снисхождения ждать не стоит. Лиам обнял меня на миг, потом взял за руку и вывел из кабинета, как слепца.
Великий Хранитель оказался прав: какие-то обрывки нити так и остались в теле Эда. И хотя превратиться в своего жестокого прапрадеда Эдуарду Доброму не довелось, но и к прежнему своему «я» мой брат так и не вернулся.
К вечеру Эдуард пришел в себя. Стал двигаться и говорить почти как прежде. После ужина он раздавал подарки и медяки даже щедрее, нежели раньше.
Но через две недели он избил до крови несчастного Френа, который чем-то ему не угодил. А ведь Френ был из патрицианского сословия, хотя из младшей ветви, из бездомников, живущих жалованьем двора. Король не имел права ударить патриция, тот мог потребовать удовлетворения – поединка или выплаты пени. Френ ничего требовать не стал, ему выплатили какие-то грошики, но с тех пор Эдуарда он стал избегать, а потом попросился служить только мне, а не всем троим наследникам Ниена. Я немного покумекал над курткой Френа и покрыл ее магической защитой. Так что в следующий раз кулак Эда так обожгло, что вся кисть покрылась волдырями, которые матушка сводила три дня. Защита эта на куртке, кстати, стоит до сих пор.
Эти вспышки злобы прорывались в Первом наследнике внезапно, и никто не мог предсказать, когда исчезнет Добрый Эд, а его место на несколько минут займет уцелевший осколок Грегора. Крон создал для Эда магические золотые браслеты, они делали бессильной обрывки чужой нити. Но браслеты имели побочный эффект – они притупляли все чувства. Зрение и слух ослабевали, пища теряла вкус, вино не пьянило. Потому Эдуард снимал браслеты во время еды и на пирах, а также во время свиданий. И во время сражений браслеты тоже приходилось снимать – зрение и слух во время схватки надобны не только магикам.
Иногда я задавал себе вопрос: если бы существовала магия, возвращающая в прошлое, что бы я сделал? Позволил бы нити Грегора вжиться в тело Эдуарда или же все же не стал ничего менять?
Хотя… я знаю, что бы я сделал. Вот только нет магии, которой подвластно время.
Глава 9. Механический Мастер
Самое опасное для магика – вообразить себя всемогущим, получившим право вершить чужие судьбы. Первая заповедь, как говорил мне Крон: смирить желание ломать слабых. Не для этого дается магику его Дар. Но сам же Крон свою заповедь и нарушил, решив, что Эдуард слаб и его надобно изменить.
Мы никогда не обсуждали с Кроном, что же на самом деле случилось с Эдуардом. Великий Хранитель вообще ничего более со мной не обсуждал. Он как будто вычеркнул меня из Ордена магиков, хотя формально я там продолжал числиться. Возможно, Крон полагал, что мой Дар, лишенный поддержки, постепенно угаснет или превратится в обычную прозорливость и безликую силу. Такие навыки используют мастеровые, усиливая свое мастерство и оттачивая его совершенство. Но Крон позабыл о моем самомнении и о моем упорстве – я продолжал лелеять свой Дар, просиживая часами в замковой библиотеке. Я даже нашел для себя мрачное развлечение в состязании с учениками Крона, насылая на них свои миракли, сшибая мальчишек в лужи, внушая лживые знания перед испытаниями в Доме Хранителей. Это была своего рода тайная война между мною и Кроном. Я был уверен, что Крон не может пренебречь моим Даром и лишь испытывает меня. Что однажды он призовет меня, и мы, отринув нелепую вражду между мудрым магиком и одаренным мальчишкой, вспомним, наконец, зачем дается человеку его Дар.
Но Крон так и не призвал меня. А я, постепенно пристрастившись к чтению старинных трактатов, стал раздумывать над тем, чтобы оставить Ниен и уехать на юг. Не в Империю Игера, а дальше, за Южный предел, в Задалье, или еще дальше – за Бурное море в пустынные Дивные земли. Старинные кодексы сообщали, что магия пришла в наш мир именно оттуда.
Однако напоследок мне хотелось оставить о себе память, изгладить которую не удалось бы ни Крону, ни моему отцу, ни Эдуарду. И соблазн устроить какую-нибудь дерзкую выходку становился все сильнее. Но пока я не мог придумать, что же мне сделать.
Однако соблазн на то и соблазн – коли подмигнуло искушение тебе бесстыжим глазом, то удержаться на краю уже нет возможности. Сладко манит – испытай себя, шагни, глянь. Любопытство гонит, не злость, а любопытство, которое сильнее и ненависти, и злобы.
Миновало два года, как Великий Хранитель решил поменять душу Эдуарда, а я ему помешал.