Перс

— Согласен, — сказал я. — Но отчего так вышло? Из-за способности нашей к искусству?

— Не знаю, не уверен, здесь думать надо… Вот посмотри на меня, — продолжал Хашем, — кто на меня позарится? Притом что я не могу любить первую попавшуюся, верно? И как мне быть? Куда душе развиваться? Закрытость чувственности влечет во мне несчастье, тоску, мне тошно — ты можешь представить себе это? Или тебе повезло?

— Трудно сказать. Различение будничного и святого начинается с того, что ты намеренно путаешь эти категории. Берешь на пробу, каково будет их заменить друг другом. Каким бы ты праведным не стал, каких бы ты высот не достигал, все равно момент наслаждения — любого, из какой бы формы он не изливался, все равно это будет моментом пола. Понимаешь?

Хашем хмуро на меня посмотрел. Он решил не углублять тему:

— Так вот, человек мучится избавлением: когда бы все это кончилось, жизнь не мила, чем бы еще заняться в этой бесслезной пустыне. Вот отчего чаще у воздерженцев — монахов всех видов и сословий — людей, обделенных милостью полового удовольствия, — возникают идеи о конце света, о приходе избавителя. Человечество несчастно не потому, что оно знает — оно умрет; человечество легко удовлетворилось бы смертью как избавлением. Оно несчастно именно при жизни, именно потому, что обездолено: и душой, и телом, и достатком в любом виде… Когда я представляю себе, сколько людей в мире задавило себя, загнало в культурную свою оболочку половую тоску, — мне хочется плакать. Но не бывает простых истин. Мир полон сущностей, действующих по принципу дополнительности. Наше несчастье половое оплачено шедеврами искусства и веры. И вот непонятно, отчего человек нацелен на красоту. Казалось бы — есть у тебя жена, пусть хоть какая-то, но есть. Однако человеку известно о какой-то иной красоте, иной привлекательности чувственной, и вот это вложенное знание, с одной стороны, развивает в человеке понимание о Боге, а с другой — мучает тоской несбыточности. Человеку, который не любим этой высшей женщиной, остается только полюбить раскаленную пустоту.

— Все это пареная репа, — огрызнулся я, — ты еще скажи о неизбежности бедности и пользе стремления стать богатым.

— Ты награждаешь ислам своими собственными страхами, не имеющими к нему никакого отношения. И самое плохое, что ислам сам начинает подыгрывать вашему ужасу. Без ислама не было бы Возрождения. Кто привнес в Европу античность? Кто научил весь мир арифметике и алгебре? Что за ужас и бред вы приписываете нам?! Поговори с любым образованным аспирантом исламского университета, и ты устыдишься. Поговори с толковым суфием, и ты заплачешь от стыда. Неизвестное всегда нагружается личным страхом. Перед лицом тумана ты прежде всего боишься себя, личных фантазмов. Разговаривая с мертвыми, ты разговариваешь с самим собой… Самая мрачная почва для ислама — нищета и мракобесие. На ней из посеянных слез вырастает ненависть. Нужно утешить женщин — матерей и жен. Нужно накормить и вылечить детей.

— Но откуда ты знаешь, что Принц, например, не желает мусульманам благоденствия? Ведь разве не ради простых людей он воюет? — так впервые в нашем разговоре возникло имя знаменитого тайного вождя экстремистов.

Хашем пронзительно на меня посмотрел.

— А всякий ли человек способен стать тираном? Каким образом мир делится на либералов и консерваторов? Что влияет? Детские годы? Дьявол? Бог? Как высекается искра свободной воли? Как именно сумма событий, происшедших с человеком, определяет его склонность к той или иной натуре? Как развивается дурное начало в человеке? Ведь внешне маньяка не отличить от среднего человека. Гитлер и Эйхман, особенно Эйхман, были обыкновенными людьми. Эйхман роман «Лолита» назвал гадким и мерзким. Гитлер любил рисовать натюрморты. Так как стать Принцем? Как поймать его? Да очень просто. Вот как поймать в пустыне льва? Нужно зайти в клетку, закрыть ее и после совершить преобразование инверсии относительно границ клетки. В результате лев окажется внутри, а ты сам снаружи. Так же следует поступить и с Принцем. Следует выплеснуть себя вовне — во всю Вселенную, а Принца всунуть в свою оболочку. И убить. Убить дважды. Сначала себя — освободиться от себя. Затем — убить Принца.

Хашем неистово ругал молодых бородачей, которые ходят в религиозные кружки:

— Они сидят день напролет в подвале вокруг одного чайничка чая, слушают глупости, а затем раскачиваются с книгой в руках и бубнят распевом как заведенные. Зрелище мрачное, полная замена мозга дерьмом. Однако зарплата у них в этих медресе — сто долларов, огромные деньги, особенно для юнцов.

Хашем то свирепел от гнева, то переходил на ровный, как лезвие, тон, и мне становилось не по себе.

— Но что ты хочешь? Может, пусть лучше Богу молятся, чем бедствуют, или наркотиками увлекаются.

— Что я хочу? Я хочу, чтобы религия наконец начала уважать человека… Лучше натуральные вещества и натуральный кайф, чем быть сожранным живьем.