Перл

Для подобного есть специальное слово. «Преуменьшать». Это проще, чем отрицать. Отрицание предполагает способность игнорировать исходные данные. Преуменьшение же предполагает, что ты все видишь, все слышишь, просто делаешь менее значимым. Я так отношусь к свидетельствам измен моих родителей. Да, они были. Но я выбираю верить, что не в них кроются ответы на все вопросы.

Деревенский быт — сплошь преуменьшение. Мы так живем. Если кто-то совершает преступление, мы такие: «Ой, ну это же наш Джонси, он не хотел». И пусть я давно оставила деревенскую жизнь позади, привычка никуда не делась. Я преуменьшаю. Знаю, это чревато. Должна понимать. Это такая устаревшая штука, более типичная для поколения моих родителей. Люди их возраста вечно говорят: «Не преувеличивай». Особенно детям. Не драматизируй. Да ладно тебе, Марианна, «ненависть» — слишком сильное слово. Но нет.

Я ненавидела школу. Ненавидела эти форменные носки. Ненавидела учителей. Ненавидела одноклассников. Ненавидела свою прическу. Особенно ненавидела учителя чтения, который проводил четвертные аттестации. Ненавидела письма из школы с этими их специальными преуменьшающими словами. Марианне нужно время, чтобы привыкнуть к школьному распорядку. У Марианны есть способности, но ей следует больше уделять внимания дисциплине, чтобы достигнуть результата. С Марианной временами бывает сложно.

Если «ненависть» — слишком сильное слово, то как вам нравится «любовь»? Моя мама любила Стэна? В ее стихах сказано, что любила. А папа ее простил? Или «прощение» — это тоже слишком сильное слово?

10 Ложка по имени Джеффри

Раз-два-три-четыре-и-пять,

Дом сдается, можно стучать.

Бывший жилец его пил и гулял,

Вот и жилье свое потерял!

Я поначалу не особо противилась переезду. Эдвард усадил меня и объяснил концепт денег и суть денежных отношений. Неожиданная информация. Я видела, что нашему дому нужен ремонт, потому что он протекает, промерзает и скрипит. Теперь же я узнала о стоимости детского сада, проезда и о штуке под названием «долги». Оказалось, что все эти невыносимые репетиторы, которых я игнорировала и которым грубила, обходились в крупную сумму того, что называется деньгами.

Я, как подросток, считала, что переезд в город — это больше свободы, больше новых мест. Я слышала словосочетание «городское жилье» и представляла себе такое изящное здание с длинной террасой, подвалом, мансардой, каменным резным крыльцом. Гадала, можно ли мне будет занять самый верхний этаж.

Кроме того, наш дом превратился в абсолютно ветхий и безнадежный лабиринт, где из каждого угла разило чувством вины, а сад наглухо зарос непроходимыми колючками. Выезд к трассе весь покрылся ямами, и получалось, что либо машину надо бросать за воротами и пешком подниматься к дому в резиновых сапогах, либо каждый раз рисковать целостностью выхлопной трубы и прочих механизмов, расположенных под днищем автомобиля, а я даже не знаю, как они называются. И все это тоже стоит денег.

Джо пора было уходить из детского сада при колледже, где работал Эдвард. Садик, в отличие от школ, был открыт с восьми утра до шести вечера. Если бы Джо ходил в деревенскую школу, то с утра и вечером с ним сидели бы няни. Тогда в школах туговато было с группами продленного дня. А вот в городе можно снять жилье поближе к университету, и тогда Джо сможет ходить в тот же сад на завтрак, и к тому же там старших детишек отводят в школу группой и потом забирают. Получается, Джо остался бы с уже знакомыми детьми.

Я даже не подумала, что у Джо могут быть друзья. Что там они весь день делают — сидят на полу, кусаются и дружно жуют пластилин? До меня вдруг дошло, что у Джо есть свой отдельный мир, и он делит этот мир с Эдвардом во время их долгих утренних и вечерних поездок в машине, а я сталкиваюсь лишь с его обрывками — рваными фантиками на заднем сиденье, недопитым молоком в чашках-непроливайках, поделками из всякого барахла, которые он привозил из детсада домой, но никогда даже не выносил из машины. А теперь весь этот мир, который я игнорировала, вдруг становится важнее моего.

К тому же у Джо была аллергия. В городской школе уже учился ребенок с тем же набором аллергических реакций, так что школа была готова предоставлять отдельное меню. Плюс на экстренный случай и Эдвард, и больница были в двух шагах.

Эдвард рассудительно заметил, что раз я все равно в школе почти не появляюсь, так какая мне разница, куда ходить. Может, там даже лучше будет. Он показал мне таблицу моей школьной посещаемости — и ее отсутствия. Зеленым были отмечены дни, в которые я посещала хоть какие-то уроки, а красным — прогулы, о которых Эдвард не знал. Оранжевым отметили те пропуски, когда учителя занимались со мной на дому.