Перевал

Повевает свежий ветерок, пестрые тени разорванных в клочья, подобно белой верблюжьей шерсти, тонких облаков скользят по лицам сидящих. В глубине меж облаками синеет небо. Со всех сторон искрятся зубчатые вершины Великих гор, подняв на себе хребты, обширные горные долины, сверкающие озера, равнины, реки, что тянутся кровяными жилами во все концы, лесные чащи, отвесные скалы, спящие ледники, — подняв все на свете, движется незаметно великанша Земля, вздымая груди, выгибая спину, несется она, родная наша Земля, катясь словно гранитный шар, и совершает в бесконечных просторах вселенной свой нескончаемый путь, несется безостановочно, разрезая небо острыми зубьями своих вершин, точно гигантская пила.

Если б кто взглянул с высоты вселенной на нашу Землю, что кормит своей грудью все живое, она показалась бы ему маленьким яичком, завернутым в белый пух. Прекрасна, щедра, вечна она! О люди! Оставьте вы свои споры и ссоры, зависть, неприязнь друг к другу, будьте великодушны, справедливы и могучи, как мать Земля, окропляйте землю чистым потом, созидайте сокровища, которые вы оставите своим потомкам!

Батийна поправила косынку:

— Нас угнетают не только мужчины, которые придерживаются стародавних обычаев. Нас мучает тяжкий гнет и таких женщин, как Букен. Недаром говорится, козней одной дурной женщины хватит, чтоб нагрузить сорок ишаков, а коварных хитростей Букен байбиче вполне хватило бы, чтоб сломить хребет могучего верблюда.

Наступили новые времена, родились новые законы…

Голос Батийны звенел все крепче. Сжав кулаки, она рассекала воздух рукой:

— Эти новые законы отрубят топором корни жестокости между людьми! От имени всех сидящих здесь отцов, матерей, братьев и сестер я, Батийна, требую — пусть Серкебай во что бы то ни стало разыщет Зуракан и отдаст ей с Текебаем все ими заработанное да предоставит им свободу!

Со всех сторон раздались голоса:

— Правильно, правильно!

— Пусть так и сделает!

— Мало отдать то, что заработали. Раз бай считает Текебая своим племянником, пусть выделит его долю!

— Если бай не разыщет Зуракан живой или мертвой, предлагаю составить приговор на бая и его байбиче, заклеймить их как жестоких тиранов, которые издеваются над человеком злей, чем над скотиной. Под этим приговором все подпишемся или приложим свои пальцы и будем просить у новой власти, чтоб их привлекли к полной ответственности. Кто за это предложение, поднимите руку!

— Что она сказала? — спросила, оглядываясь по сторонам, глуховатая старушка.

Зашевелилась вся родня Серкебая.

И дружно взметнулись сотни рук.

«Полюбила — вышла!»

Прошли месяцы.

Из поездки в Чуйскую долину Серкебай вернулся не столько перепуганным, смятенным, каким казался до того, сколько озлобленным.

Серкебай отправлялся в это путешествие не по доброй воле, а из-за скандального дела, грозившего ему крупными неприятностями.

Многочисленные родственники, сваты и соседи, все, кто жил и кочевал вместе с Серкебаем, узнав, что он вернулся, пришли в его юрту. Для тех, кто не вместился, вынесли шырдаки и кошмы во двор.

Серкебай сидит посреди знатных аксакалов в больших тебетеях, с покрасневшими от неунявшейся обиды глазами и цедит сквозь зубы:

— Эх, что спрашивать, родные мои! В свое время были мы богатыми. Ко мне даже бык с острыми, как клинки, рогами не смел подступиться. Но эта комолая серая корова, начисто лишенная стыда и совести, вынудила отправиться в Чуйскую долину меня, золотоголового. Да еще по такому ничтожному делу. Поехал я разыскивать женщину, которая взбесилась и ушла искать себе другого мужа. Но там ее не оказалось. Говорят, попутно эта бестия себе нашла дядю. Хоть бы сперва разошлась со своим мужем, с которым связана священным браком. Эта развратная сука, говорят, успела подхватить другого, согласно закону — «полюбила — вышла!».

Поерзав на месте, Серкебай посмотрел вдаль, словно человек, у которого улетела куда-то ловчая птица.

— Единоплеменники мои, земля наших предков, горы и скалы как будто прежние. Но только эта серая комолая корова взбаламутила наших простодушных женщин… Я привез бумагу от самого большого пишпекского начальства.

Порывшись в карманах, Серкебай достал сложенное вчетверо свидетельство, удостоверяющее, что Зуракан вышла замуж за полюбившегося ей человека.

Серкебай потряс в руке лист бумаги, высоко поднял его:

— Вот законы вашего уруята! Женщина, оказывается, вольна выходить замуж сразу за двоих, хоть за семерых — на то ее воля. Все мы, темные киргизы, никогда не закрывали своих дверей на замок. Зачем? Разве убегала от кого-нибудь жена? Теперь же это обычное дело. У любого из объятий может выпорхнуть, словно птичка, законная жена. И никакие решетки на дверях вам не помогут, киргизы мои. Если среди вас еще остались настоящие мужчины, готовьте железные двери да привяжите своих жен серебряными путами.

Серкебай засмеялся притворным смехом.

— Бай, а что делать тем, кто не добудет серебряных пут? — поинтересовался кто-то из сидящих.

— Тогда что ж… Ослих хватает… Сядешь на какую да поедешь по дрова…