Перевал

— Я знаю, какое вы преступление совершили. Человеческую кровь вы не сможете скрыть. — И без особых колебаний поверила своим словам: — Если они довели Зуракан до самоубийства, то нет для них лучшего наказания, чем смерть!

Букен залилась слезами.

— Ну и черная напасть на нас! Что за издевки твои, о боже! Мы всегда были из тех безвредных людей, которые даже мухи не обидят. О растяпа, Текебай, откликнись, где ты? Ведь твой дядя Серкебай заботился о твоей неблагодарной жене, как о своей младшей сестре! Ты же, несчастный, не мог уберечь ту, с которой спал в одной постели. О боже, ведь она сама убежала, потеряв рассудок и заболев дурной болезнью! Я могу поклясться на Коране, обойдя семь раз могилу моего свекра, что каждое мое слово чистейшая правда! Поклянись и ты, Текебай, обойдя семь раз могилу своего отца и держа в руках Коран, если считаешь, что я говорю неправду!

Текебай не вымолвил ни слова, сидел все время пришибленный. Тем сильнее расходилась Букен:

— О-о, боже! Не мучай нас, верных своих рабов. Не Текебай, а я поминала каждый четверг его отца и мать, нажарив поминальных лепешек или зарезав скотину. Это ли моя вина, Текебай?! Есть у тебя язык? О чтоб тебя покарал дух предков! Откуда мне знать, что на душе у твоей жены, с которой ты вместе спал? Разве ты не знаешь, она точно взбесилась, не признавала тебя за мужа и зарилась на других мужчин. Каждую ночь под пятницу она металась, как сумасшедшая, брызгая слюной! Небось и вам приходилось видеть, дорогие аилчане, как эта женщина, потеряв всякий стыд, вместе с парнями скакала на бычке? Скажите свое справедливое слово…

Распалившаяся Букен, вероятно, обрушилась бы во всем на Батийну, только б ее не перебивали. Она бы сказала: «Это ты, мол, взбаламутила глупую женщину! Подлая салбар, чтоб мне видеть тебя при смерти! Хватит моих проклятий, чтоб ты околела, пусть даже ты побывала не то что в Москве, по и в самой Мекке! Пусть исчезнет само имя Букен, если так не свершится! Ты хочешь, наверное, отомстить всем мужчинам за то, что Алымбай оставил тебя в салбарах. Ты — дьявольское отродье, что сбивает толпу простодушных женщин, прожужжав уши: «Не позволяйте, мол, продавать себя за калым, не выходите замуж за стариков. Токолы, бросайте своих мужей!» Когда женщины теряют совесть, рушатся и обычаи. В небе начинают царить, размахивая крыльями, джинны и шайтаны, а взбесившиеся женщины распускают подолы своих платьев. Лучше уходи отсюда, не мути женщин, живущих в мире и покое!»

Если б Букен не перебивали, уж она бы с пеной у рта неутомимо доказывала бы свое и, возможно, склонила бы кое-кого из наивных людей на свою сторону.

Но Батийна разгадала коварный ход Букен и решила применить противоядие.

— Хватит вам разоряться, — резко оборвала ее.

Букен сразу уподобилась наивному ребенку.

— Э… боже мой, а что значит — разоряться?

Толстые щеки у Букен налились кровью так, что посинели, сделались почти черными, помутневшие глаза выпучились.

«Цапнуть бы тебе лицо ногтями, грязная салбар! Ишь, разоряешься, говорит!» — лишь подумала Букен, задыхаясь в бессильной злобе.

Батийна говорила спокойно, с достоинством. Неслышно вздыхая, женщины сидели с сияющими лицами:

«Ведь она верно говорит! Мы сами, женщины, тоже виноваты. Чем перечить мужу и упрямиться до тех пор, пока лепешка не прогорит, не лучше ли беречь его, отца твоих детей, да быть поласковей к нему? Тогда и мужчины будут уважать нас. Говори, дорогая! Докажи, что белоушие женщины ни в чем не уступят золотоголовым мужчинам, если получат свободу! Ах, непутевые мужчины, чтоб бог проучил вас! Если вы скакуны, то мы — ваши сердца, дающие вам силу! Если вы — хваткие соколы, то мы — ваши крылья, дающие вам взмыть ввысь!»

Старики в больших тебетеях понуро молчали, ковыряя землю концом камчи. Молчал и Серкебай, угрюмо покачивая бородой, удивительно похожий сейчас на белоголового козла.

«Что возразить на столь справедливые речи? Да, был грех: женился на токол. Случалось, замахивался на беспомощных бедняжек. Э-э… Недомыслие наше. Действительно, согласие между мужем и женой равно достоянию большого города с золотыми воротами. О мужчины, из-за каких особых достоинств мы возомнили себя выше женщин, наших святых матерей, сотворивших нас из ничего, вырастивших нас людьми?»

Дрогнуло сердце Серкебая от нахлынувших воспоминаний. Он как-то смягчился, слушая умную речь Батийны, и почувствовал, как улетучивается предвзятая ненависть, с которой он пришел на сход. Он вспомнил свою юную жену Гульбюбю… Разве не загублена была их любовь, ее жизнь. Что правда, то правда. А виноват во всем он, Серкебай…