Перевал

— Мои старшие и младшие сестры, дорогие джене, матери! — В голосе Батийны дрожало нескрываемое огорчение. — Ни в одном аиле, где проходили собрания, женщины не смотрели в землю, как вы сейчас! Они без стеснения говорили о том, что их волнует. Молодухи сидели красные перед своими свекрами и старшими родственниками мужей, по расходились по домам веселые, словно сбылась их заветная мечта. А вы все уныло опустили головы. Не поднимаете руку, не просите слова! Почему так унижаете самих себя? — Голос Батийны — она говорила все громче — звучал, казалось, на всю степь. — Я знаю, люди больших аилов и знатных родов, которые из поколения в поколение привыкли распоряжаться малыми слабыми родами, очень честолюбивы и жестоки, они крепко держатся за старые обычаи и старые порядки. Чистая вода находит себе дорогу и в узком ущелье, грязная же забивает илом да тиной все ущелье и отравляет зловонием. Так и вы. Все чего-то боитесь, стесняетесь, никто из здешних женщин не решится и рта раскрыть. А мужья ваши не слезают с коней, корчат из себя храбрых джигитов, важничают перед нами. Им, наверное, претит считаться с какой-то слабосильной женщиной? Но да будет известно, что я, бывшая «белоушая», получила при справедливой новой власти равные с мужчинами права, получила свободу, и нынче я — человек! Эй, мужчины большого аила, знатного рода, потомки своих могучих предков, считающие себя равными пророку, я требую от вас: с сегодняшнего дня перестаньте унижать женщин, называя их белоушими, перестаньте измываться над ними, говоря, что, мол, у женщин одним позвонком меньше! Так признаете, что будете уважать женщину, советоваться, считаться с ней, признаете, что каждая женщина — человек?! Дайте мне обещание, положа руку на сердце и не тая ни зла, ни обиды!

Согретый солнечными лучами, казалось, тронулся неподатливый лед. Со всех сторон послышались взволнованные голоса:

— Да-а, дитя мое… В твоих словах нет неправды.

— Надо вовсе потерять совесть, чтобы правду посчитать кривдой.

— Не знаю… Послушал я эту молодуху и чувствую, не могу больше верить, будто женщина сотворена с изъяном…

Мужчины незаметно приходили в себя: заерзали в своих седлах, скрытно переглядываясь, как бы желая сказать:

«Поделом распекла нас эта женщина-начальница! Не одним нам дана гордость…»

Адыке, — он выделялся среди мужчин на своем светло-сером жеребце и в богатой шубе из барсовой шкуры, — и тот ощутил какую-то неловкость под взглядом Батийны, словно она смотрела лишь на него одного.

«Эх, глупая моя голова! Зачем только приехал я на собрание, которое проводит эта сука?»

И тут голос Батийны ворвался в уши Адыке:

— Если я не ошибаюсь, бай, вы — один из самых почтенных аксакалов в аиле. Мы хотели бы услышать из ваших уст, что вы, уважая новую власть, подчиняясь ее законам, признаете женщину человеком, на равных с мужчинами правах. Ну-ка, поклянитесь от чистого сердца и во всеуслышание.

Народ умолк.

«Он, боже, что теперь будет с Адыке, ведь он всегда бушевал, как неудержимый поток Тескея? Неужели он подчинится этой белоушей женщине?» — думали некоторые аксакалы.

Батийна сурово посмотрела в лицо Адыке.

— Не заставляйте нас долго ждать!

Салкынай, которая стояла, сложив руки на груди и переминаясь с ноги на ногу, кашлянула.

— Дитя мое! — в напряженной тишине заговорила байбиче. — Не сердись, что я так назвала тебя. Ты была моей снохой, которую я приняла в дом с поцелуем. Но богу было угодно, чтоб ты оставила нас… Теперь тебе на голову села птица счастья. Во всем, что ты говоришь здесь, нет ни крупинки неправды. Как может человек назвать ложью правду? Ах, проклятая неученость наша! Чего только мы не натворили из-за своей темноты! Слушая твои умные речи, мы почувствовали себя так, словно со дна подземелья поднялись на освещенную солнцем вершину. Прости нас, если мы чем-нибудь провинились перед тобой. Желаю тебе, дитя мое, чтобы ты хорошо справилась с работой, порученной тебе новой властью. — Салкынай приумолкла на секунду, чмокая губами, но тут же продолжала. — Человек, который не подчиняется власти, — это тварь, не почитающая бога. Мы все — и бедные и богатые — подданные советской власти. Разве может мой старик не подчиниться законам, которые уважает весь народ? Да у него не хватит просто смелости назвать белоушей. Захочу учиться, он не станет перечить. Захочу подняться выше, он не пойдет против. — Салкынай вскинула руки в сторону Адыке, сверкнув кольцами с рубиновыми глазками. — Мой бай всегда подчинялся законам. Разве он приехал бы на это собрание, если б не подчинялся нм? Иначе не стал бы и слушать тебя, невестка моя. О нерасторопный ты мой! Приложи руку к груди да шепни хотя бы про себя, что никогда не замахнешься на меня камчой, не будешь унижать меня! Пусть все видят, что тут склонился потомок бека, который ни перед кем головы не склонял!

Салкынай по-молодому всплеснула руками и засмеялась.

Кто еще верил в звезду Адыке и жалел его, закричали отовсюду:

— Слова почтенной байбиче — слова самого бая. Хватит, хватит, не настаивай, молодка! Бай дает обещание. Слышали мы! Слышали!

Перемена