ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

… В 97-м году в Архангельске проходили организованные епархией педагогические чтения, на которых впервые встретились учителя и священники. И первый доклад — об отце Иоанне Кронштадтском. Интереснейший историк, архивист из Москвы Александр Стрижёв рассказывает о подлинных дневниках отца Иоанна. Дело в том, что хотя «Моя жизнь во Христе» и называется дневником, на самом деле это именно литературное произведение, изначально предназначенное для публикации. А есть личный, интимный дневник отца Иоанна, и Стрижёв его нашел.

Это очень честный дневник. И вот зачитывается такое место из дневника святого Иоанна: «Господи, не допусти Льву Толстому достигнуть до праздника Рождества Божией Матери, Которую он хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостью своею посмердивший всю землю. Аминь»[433].

Ситуация: учителя впервые встретились с миром Церкви, пришли послушать «о духовности», и на тебе — такое услышать от святого Русской Церкви. Они были просто в шоке. Владыка Тихон Архангелогородский оборачивается ко мне и шепчет: «Отец Андрей, твой доклад следующий, спасай ситуацию». Что делать? Встаю, поворачиваюсь к иконе Иоанна Кронштадтского, крещусь, кланяюсь ему и говорю: «Святый праведный отче Иоанне, прости меня, но я с тобою не согласен». И потом объясняю, что в православной молитве нельзя желать зла другому человеку, привожу соответствующие цитаты из отцов. Поясняю, что в Православии святость и безгрешность — это не одно и то же, что в этой дневниковой записи сказалась наша ветхозаветная страстность, а не этическая максима православной веры.

Аудитория более-менее оттаяла. Но зато православные! Бородачи в сапогах, в черных рубашках встают и дружно уходят. В этой ситуации выбор был необходим. Пришлось пожертвовать своей репутацией в глазах некоторой части православных — ради того, чтобы не оттолкнуть от Церкви начинающих.

Труд миссионера — это, по большому счёту, труд разведчика. Он на чужой территории, где не могут действовать наши законы. Оттого в православии нет миссионерского канона. Миссионер — это тот, кто заведомо обращается к людям, с которыми его коллегам не удалось найти общего языка и потому они ещё не в церкви. Значит, опыт прошлых контактов именно с этим человеком, этой группой людей, этой субкультурой или народом был неудачен, а потому и непригоден для воспроизведения. И значит, надо искать новые слова и новый язык — язык непривычный для церковной аудитории. Понятно, почему язык миссионера может вызывать аллергию у церковных людей. Понятно, что эта аллергия сильно тормозит появление новых миссионеров. Но менее понятно, почему эта аллергия не глушится церковной иерархией, а иногда даже поддерживается…

Протестанты больше ориентированы не на верность своему прошлому, а на очевидный сиюминутный успех, и потому у них есть понятные критерии успеха работы. Если твоя община умножается, твой голос доходит до людей, неважно каким языком, какими средствами — значит, твоя миссия выполнена.

У нас же главный критерий в работе — пресловутая «духовность». А так как чётких критериев этой «духовности» нет, то и остается чистая и личностная вкусовщина… И осуждение всех непохожих.

На словах мы все говорим «надо избегать осуждения», но при этом в реальной церковной жизни мощнейший настрой именно на поиск поводов к придирке.

Именно лицемерие парализует миссионерское усилие в нашей церковной жизни. Расхождение слов и дел, этики и практики.

На словах православное учение призывает к максимальной терпимости по отношению к людям, совершившим, например, сомнительный поступок. Любое слово человека, его жест нужно истолковывать в лучшую сторону.

Вот пример (благодарю за его рассказ архимандрита Аввакума из Кременчуга):

Некая монахиня сошлась с молодым симпатичным военным, привозившим дрова и муку в обитель… Монахиня забеременела. Вскоре стал заметен живот. Сестры обители зачесали языками: нечестивая мол, не соблюла обетов. Игумения была в отчаянии, и, не зная как самой решить вопрос, вызвала архиерея. Владыка приехал, выслушал всех и увез согрешившую из обители. И причем увез на весьма длительный срок, аж до тех пор, пока та не родила. Ребенка отдал в детский приют в другой монастырь. А роженице повелел привязать к животу подушку, и в таком виде вновь явиться в монастырь. Представив ее перед строгими взглядами сестер, он заявил: «Вы много месяцев осуждали сию несчастную, а она несла подвиг бранного самоукорения, вот посмотрите», — и на сих словах откинул подушку от живота черницы. Монахини одна за другой начали плакать и просить прощения у своей осужденной сонасельницы…

Архиерей поступил мудро: скрыв истину, он сохранил жизнь ребенку, сохранил монахиню для дальнейшего монашеского пути и пресек соблазн у немыслящих подопечных…

Но мудрость и совестливость встречаются редко. И потому в реальности видим готовность истолковывать всё в заведомо худшую для человека сторону, осуждения и порицания.