ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

Неудобства, создаваемые родством языков, хорошо видны на сербском примере: в былые времена советских туристов, вырвавшихся в Югославию, немало радовали ненаглядно-агитационные лозунги, откровенно утверждавшие: «Маршал Тито — наш понос!». Переводчики поясняли, что знакомое русским слово на их языке означает «слава» (и доверительно сообщали, что то явление, что обозначается им в русской речи, по сербски именуется совсем иначе — «пролив»).

Так почему же сама идея перевода Есенина с русского на украинский язык вызывает смех, в России, по крайней мере? Дело в том, что когда две культуры действительно близки, то может возникнуть иллюзия их полного тождества. Для России очень болезненно осознавать некую инаковость Украины. А украинским славистам бывает болезненно замечать, что почему-то в России, царской, советской и нынешней, относятся к ним как к своим собственным гражданам, не желая замечать какого-то своеобразия. Точно так же бывает в отношениях нашей Православной церкви и нашего же народа. Народ-то совсем наш, русский, православный, славяне, поэтому кажется, что позиция церкви должна быть всем понятной, культура православия должна быть всем известной. Оказывается, это далеко не так. Недостаточно повторять даже самые известные формулы прошлых веков, а надо эти формулы перелагать на язык современной культуры.

Близость языков может породить иллюзию тождества. Вот и наши дети кажутся нам слишком нашими. А они — другие.

И, значит, нужно усилие для взаимного понимания. Нужен переводчик, задача которого в том, чтобы снизить уровень боязни людей друг пред другом. Нецерковным людям он поясняет, что не надо бояться православия, не стоит откладывать свое вхождение в этот мир до своего выхода на пенсию по интеллектуальной недееспособности. А людям церковным он поясняет, что не все рожденное вне Церкви несет в себе печать антихриста. А потому пусть старшие и церковные люди будут добрее к увлечениям своих детей, молодые же да попробуют понять, что вера их «стариков» не есть нагромождение глухих абсурдов.

Церковному человеку, слушающему переклад церковных верований на язык светской современной культуры (в том числе и студенческой) бывает не по себе. Аллергия понятна и предсказуема. Но у христиан столь же предсказуемой должна бы быть еще и понимающая терпимость. Хотя бы к своим единоверцам. Хотя бы к проповедникам своей веры.

В течение многих и многих столетий церковная жизнь равнялась жизни литургической, и отсюда у людей возникло совершенно понятное ощущение, что литургический язык Церкви — это единственный допустимый церковный язык. В течение нескольких столетий слово Церкви преподносилось как поучение и наставление, обращенное сверху — вниз. Люди привыкли к тому, что именно так и только так должна звучать проповедь. Проповедь была частью литургического искусства, частью богослужения. И она должна была быть позолочена, как и все в храме.

Но вне храма изобилие позолоты неуместно (сравним богослужебную фелонь священника и его домашний подрясник или уличную рясу).

Храмовая проповедь изначально предполагает вознесенность проповедника над паствой и согласие самой аудитории на такое положение. Светские же люди очень болезненно реагируют, если церковный проповедник начинает с ними говорить в этой столь привычной для него интонации и самим тоном своей речи «вещать» и «наставлять», говорить сверху — вниз… Мы для них не столько учителя, сколько обвиняемые (причем, нередко — за дело). И кстати, очень неправы священники, которые с самого начала знакомства обязывают всех целовать им руки, принимать благословения и обращаться «отец»…

Храмовый проповедник обращается к тем, кто уже сознательно пришел на богослужение. Миссионеру же нередко приходится говорить с теми, кто почти случайно оказался на встрече с ним. Если проповедь приходского священника окажется скучна, люди подремлют десять минут, но затем вернутся к молитве, то есть к главному в храмовой жизни. Если проповедь миссионера покажется его аудитории скучной — то они останутся не в храме, а в своем светском мирке и, отождествив скучность услышанной ими проповеди со всем «этим тоскливым Православием», проведут линию своей жизни мимо Церкви, мимо спасения.

В результате миссионер должен так вести себя, такие аргументы и уподобления находить, к таким светским авторитетам взывать, что его поведение весьма и весьма будет отличаться от поведения приходского или монастырского златоуста.