ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

Вот пример такой миссионерской свободы: святитель Николай Японский восстал против одного антиправославного аргумента, весьма мешавшего проповеди Православия в Японии. Оппоненты Православия (протестанты, католики, язычники) заверяли японцев, что православные главой своей Церкви считают русского царя, а потому принятие Православия означает по сути переход в русское подданство и отречение от своего, японского императора и от японского гражданства. В силу напряженности в отношениях между Россией и Японией, этот аргумент очень сильно действовал на патриотические чувства японцев. И тогда святитель Николай окружным письмом от29 февраля 1904 года разъяснил: «Русский император отнюдь не есть глава Церкви. Единственный глава Церкви есть Иисус Христос (см. Еф 1:22; Кол 1:18), учение Которого тщательно хранит в целости Православная Церковь, — и русский император, в соблюдение сего учения, есть такой же почтительный сын Церкви, как и все другие православные христиане, нигде и никогда Церковь не усвояла ему никакой власти в учении и не считала и не называла его своей главой… Для вас он есть не более как брат по вере, так же, как и все русские, единоверные вам. Над вами русский император не имеет и тени какой-либо религиозной власти»[435].

В самой же России Православие слишком часто отождествлялось с Цареславием. Так, например, в январе 1837 года бывший Оренбургский епископ Августин подал императору Николаю Павловичу прошение, в котором были сравнения более чем дерзкие с точки зрения собственно религиозной: «Ангелы, узревши миллионы светил, мгновенно воссиявших по изволению Бога, торжественным гласом возгремели бесчисленные похвалы Творцу. Подобные похвалы Всеавгустейшему имени Вашего Императорского Величества торжественным гласом гремят и будут греметь во всех пределах России, преисполненной беспредельною благодарностью к Вашему Императорскому Величеству за составление полного собрания премудрых Ваших законов»[436]. Понятно, что вряд ли кто-либо из русских богословов посмел бы в те годы поместить в церковной печати суждение, подобное тому, что было высказано святителем Николаем Японским, — ибо оно содержало очевидное опровержение петровского «Духовного регламента», провозглашавшего императора «крайним судией» церковных дел[437].

Миссионер очень хорошо должен уметь различать, где суббота, а где человек. Для меня признаком культурного человека, в том числе церковного православного культурного человека, является владение двумя искусствами:

— уметь видеть главное и отделять его от второстепенного, — ценить второстепенное ради того главного, которое в нем проступает.

Первое без второго — это путь к безудержному протестантизму и реформированию, второе без первого — это путь к фарисейству и обрядоверию.

Миссионер и должен уметь говорить о главном. Не о постах и праздниках, не об обычаях и преданиях, а о Боге.

Представьте, что апостол Андрей приходит впервые к праславянам (или святитель Николай Японский — к японцам). И на границе его спрашивают: «Кто ты? — Христианский миссионер! — А что это значит? — Я несу истину Христову людям! — А в чем эта истина? — Я пришел сообщить вашему племени, что каждую весну за 49 дней до нашей Пасхи вам нельзя есть мяса и рыбы, пить молока. А еще помимо этих 49 дней за неделю до начала этого срока и плюс неделю после вы не должны знать своих жен!».

Откликнулись бы язычники на ТАКУЮ проповедь?

Но сколь глупо с этого начинать проповедь Христа язычникам, столь же неумно и к современным светским детям идти, нагрузясь запретами.

Так что сама ситуация миссионерства заставляет протирать запыленные очки и фокусировать зрение и свое и своих слушателей — на главном в нашей вере.

Миссия нужна самой Церкви для того, чтобы помнить о главном в своей вере и жизни. Миссионер должен говорить о Христе, тогда как профессиональные внутрицерковные богословы и писатели слишком часто погружаются в свои, частно-партийные споры и ссоры и вырабатывают свои критерии «православности» — такие, под которые заведомо не подойдут их оппоненты с соседней академической кафедры или с соседнего прихода[438].

Болезнь фарисейства никуда не ушла. «Заветное начало греков: частичку уступи, все поползет и расползется. Хоть оно и правда — отчасти, но нельзя же оставаться всему как есть неизменно. Подле неизменяемого есть и изменяемое. Вот эту сторонку кабы они угадали как следует»[439].

И ныне большинство церковных людей, особенно прошедших через гонения, дорожит каждой подробностью церковного уклада. Плохо не то, что они этим дорожат, а то, что принимают это как некий монолит, который нужно принять, понять и полюбить одномоментно и всецело. Но это невозможно. Каждый человек, вошедший в Церковь, был затронут какой-то одной гранью ее жизни и веры.