Перестройка

— А чего тут понимать, была у меня подруга, а вернее — хорошая знакомая, ухлестывала за Иваном когда-то. Так вот приходит она ко мне после того, как моего посадили, и говорит: «Я тебе, Зинка, не хотела говорить, но теперь можно, — раз его посадили.» Ну, то да се, а у нее был мальчик, прижила с кем-то, такой черненький, кудрявенький, на Ивана моего похож. Я еще своему говорю: «Не ты ли с Нинкой побаловался?» А может, я сама им эту идею подала? — вдруг встрепенулась проводница, — А чего, вполне может быть!

— Да о чем это вы?

— Так вот эта Нинка мне и говорит: «Дело прошлое, но сыночек мой от Ваньки твоего, вот и письма у меня от него имеются, и сейчас грозится ко мне вернуться», — и сует мне письма. А это, последнее, сверху. Схватила я письмо, бегло прочитала. Там он клялся ей, что вернется к сыну. Ну, я на развод. А когда человек в тюрьме, этот вопрос решается быстро.

— А дальше? Что дальше-то было?

— Так ничего не было, письма он мне стал писать, умолял, что любит, — зря это затеял, только я ему так же не верила, а вот сейчас...

— Любите его?

— Да. Господи, и откуда ты такой взялся? — вдруг рассердилась проводница и зло посмотрела на Егора, — «Любите», «не любите»!

— Так я-то — ничего, просто интересно, судьба ваша, можно сказать.

— Ты посмотри на него, а ну, повернись боком.

— Чего это я буду вертеться?

— Повернитесь-повернитесь, — похож, даже очень.

Вечерело, в вагоне зажегся мягкий голубоватый свет.

— И на кого же я похож?

— На Ивана моего.

— Это уже плод вашей фантазии.

— Да нет, правда: волосы, кудри, нос, губы.

Закипел чай. На очередной станции вошли двое пассажиров: мужчина и женщина. Зинаида определила их и вернулась к Егору.

— Муж с женой, в Москву едут, а у вас в Москве пересадка?

— Да, только я, вначале, кое к кому заехать должен.

— А, невеста? Это — надо.

— Да нет, просто хорошие знакомые, можно сказать, дальние родственники. Мамка просила.

Более трех часов просидел Егор в служебном помещении.

— Ну, бывайте, здоровы, надо мне отбиваться, спокойной ночи.

— Бывайте-бывайте, завтра приходите. Исаев вышел в тусклоосвещенный коридор и направился к своему купе. Взялся за ручку, но дверь не поддавалась. Егор посчитал, что ошибся. Посмотрел на табличку и в этот момент дверь резко открылась, и чья-то сильная рука, схватив его за плечо, резко дернув, втащила в купе.

Глава третья

В разгар лета на дачных участках работы хоть отбавляй. И полоть надо, и поливать надо, а тут еще жара стоит неимоверная. Хорошо хоть, что деревья подросли. У палисадника, в тенечке да на лавочке, а еще когда легкий ветерок поддувает, и духота не так мучает.

Вот и сидит себе когда-то боевой разведчик, энергичный человек, целый полковник, а сейчас ничем не приметный худощавый, с совершенно белой головой, старик напротив своего небольшого дачного домика и думает. О чем же думает старый разведчик? Да кто же его знает? Всякие мысли лезут в голову. В семье, вроде бы, и нормально, а нет-нет, да и подкинет эта «шатия-братия», как часто называет своих внуков Владимир Иванович (а это был именно он) проблемы и проблемки.

А вчера так уж, действительно, странный разговор произошел у него с соседкой своей по даче, Ольгой Никитичной Голубевой. Оказалось, что она родом из Крыма, притом хорошо знает Старый Крым. А когда Кузнецов рассказал, где стоит дом его предков, Ольга Никитична так побледнела, что даже видавший виды разведчик испугался за нее.

— Что с вами. Ольга Никитична, вам плохо?

— Ничего-ничего, Это бывает, сердечко пошаливает.

— Так садитесь рядышком, отдохните, небось, за день намаялись, тут работы — непочатый край. Я вот уже не могу, внуки по субботам налетают, а вы, я вижу, все одна и одна. У вас, вроде бы, сын есть, женился, что ли? Не видно что-то.

— Да как вам сказать: и женился, и «что ли».

— Ну-ну, запретная зона, так сказать, понимаю, понимаю. У меня у самого в свое время этих зон было предостаточно.

— Да нет, не совсем и запретная, люди сейчас так живут: даже рядом квартиры, а друг о дружке ничего не знают.

— Это так, вот мы с вами лет семь рядом дачи имеем, а только сегодня и узнали, что вы моя, можно сказать, землячка.

— Да больше, вот вчера исполнилось десять лет, я хорошо помню эту дату: сыночка моего первый раз посадили.

— Да что вы говорите?! Я его, вроде бы, видел тут несколько раз.

— Так он в колонии вначале сидел, тут рядом, в Люберцах, отпускали, часто муж забирал.

— Я что-то запамятовал: отчего Олег Иванович умер-то?

— Ну, как было написано в заключении: от острой сердечной недостаточности. Короче, лег спать, а утром — труп.

— Это в Египте было?

— Да, в Каире, впервые с ним не поехала. Кинулась за сыночка, да уже поздно было: мамочка моя, царство ей небесное, свое дело сделала.

— Как это понимать? В плохом или каком смысле?

— Конечно, в плохом, из-за нее и отец мой умер, из-за нее я с хорошим человеком развелась. А вы когда в этом доме жили, Владимир Иванович?

— Вы имеете в виду в Крыму? Собственно, я там и не жил, там жила моя бабушка, Софья Ивановна, — прелестнейшее создание. А мы приезжали к ней всего два раза. А вы когда?