Пересмешник. Всегда такой был (СИ)

Алёшка долго смотрела на телефонный аппарат, гипнотизируя его, уговаривая свои руки не набирать номер, который помнила наизусть… Неимоверное количество раз она набирала его мысленно.

Так просто, набрать номер, сказать «Поздравляю» и спокойно положить — трудно? Это не может быть сложным. Просто номер. Просто поздравляю.

— Да, алле…

— …

— Гооовоорите громче, вас не слышно, — музыка на заднем плане.

— … - вдох, выдох.

— Алле, перезвоните, — женский голос рядом: «Вадим, всё… бросай ты эту трубку, пойдём, сейчас наш танец будет» и «Иди малыш, сейчас я… иди».

— Лина? — пьяное «Лина», — Лина, прости меня…

Али не простила Вадьку… Бросив трубку, восстанавливая дыхание, как после пробежки, Алёшка долго смотрела в белый потолок или окно, где было видно смуглое небо… Тогда как Лёшке отчаянно хотелось чёрное, низкое и звёздное, чтобы поймать падающую звезду и спрятать её в карман, ближе к сердцу, теперь бы Алёшка не растерялась, теперь она точно знала, чего хотела, и что было для неё отчаянно поздно.

Простила ли Али Вадьку или, возможно, обида так и жила в её сердце, укрепившись, ожидая своего часа, празднуя сейчас победу, под фанфары внутренних «Я тебе говорила».

Уже на пороге дома, заглядывая в приоткрытую дверь, Али столкнулась с женщиной — высокой, в обтягивающих выдающиеся формы джинсах, в расстёгнутом полушубке, а ведь ещё даже не все листья упали с деревьев, и в ярком свитере, невообразимо голубого цвета с нитями люрекса, на котором нелепыми нитями тянулись золотые украшения.

Женщина была неопределённого возраста, так говорят, когда возраст выдаёт взгляд, но отсутствие мимики вследствие инъекций оставляет коридор от тридцати до пятидесяти лет, ногти с замысловатыми цветами и наращённые ресницы — Али определённо где-то видела эту женщину. Следом, слегка покачиваясь, держа в руках бутылку с минеральной водой, выходил мужчина, с помятым лицом, достаточно высокий, и с объёмным животом, который соответствовал седьмому месяцу беременности, дополняли колоритный образ недельная щетина и запах перегара, который чувствовался даже издалека.

— Любаша, солнышко моё, ну что ты злишься, мы же самую чуточку задержались, — мужчина размахивал руками, пытаясь показать размер «чуточки» на которые они задержались, — я искуплю, кровью, — «вью» потонуло в глотки воды, — Любаня, ну, может, всё же пива, у Масика голова болит… Любась?

— Иди, Масик, не зли меня, пока на своих ногах стоишь, уродец, срань господня у вас вечно, а не переговоры, — глаза с наращёнными ресницами столкнулись с глазами в обрамлении каштановых ресниц, — Вадииииим, тут к тебе, и когда только угомонишься!?

— Ай, какая цаца, ай какая лапа, уси какая, — остановившийся рядом запах перегара заглядывал в лицо, — от шельмец Вадим, самую сладенькую себе на последок припас, рыыыыженькая, эй рыыыженькая, а может со мной?.. Подумай, я щедрый…

— Иди, — толкнув в спину Масика, Любаня отвесила подзатыльник по коротко стриженой голове, отчего Масик потерял равновесие, и, скатившись с крыльца, сейчас сидел на дорожке, моргая глазами.

— Любасичка моя, я же пошутил, искуплю кровью, Любасичка, — покачиваясь, пытаясь встать, — сгоняй в холодильник за пивком, а?..

— Я те, блять, щас сгоняю, иди, пока сопли по морде не размазала!

— Люб, ты поаккуратней с мужиком-то, может, на что ещё сгодится, — глядя на тициановские волосы, подмигивая пересмешками, стоял сам хозяин терема и крыльца, с которого скатился Масик.

Масик, в свою очередь, уже поднялся, придерживаемый Любасей, и, продолжая переводить взгляд с Вадима на Али, сказал:

— Воот ведь, а говорил: «Я нынче алкоголик, а не ёбарь»…

— Садись в машину, ёбарь, — бушевала Любася, — а то оторву щас ебалку. Пока Вадь.

— Пока.

Быстро развернувшуюся на пятках Али остановили руки Вадьки.

— Куда это ты?

— Домой.

— Дом там, — разворачивая лицом к открытой настежь двери.

— К себе домой.

— Мой дом — твой дом, — подталкивая в спину, закрывая пути отступления, — проходи, проходи, извини, там… кхм, не совсем убрано.

Али молча прошла в кухню, где действительно было «не совсем убрано», огромный стол был заставлен грязными тарелками, бутылками — недопитыми и пустыми, на столе нахально развалился серый котяра и лениво тащил лапой кусок обветренной колбасы.

Али думала о коте, которого она не видела в прошлый раз, считала до десяти и обратно на всех известных ей языках, ровно под вдох и выдох.

Раз — Вдох.

Два — Выдох.

Вадим, всё ещё в трусах, видимо, присутствие Любаси — вовсе не повод надеть брюки, собирал посуду со стола, загружая её в посудомойку, по пути выкидывая бутылки и остатки еды.

— Есть хочешь?

— Нет, — нелепо спокойный диалог, пока мысли выстраивались в цепочку, и вырабатывался план.

Добраться в свою квартиру. В понедельник уволиться. Испытательный срок ещё не прошёл. Две недели отрабатывать не нужно. Купить билеты. Домой. Потом. Потом думать. Не сейчас. Сейчас остро. Больно. Спиртом по обожжённой коже.

— Пиво?

— Такой любезный, — в массив дерева на полу.