Перешагни бездну

— Я не датхо! Кончено! Надо кончать с этим, — он повертел в руках карабин. — И теперь! — Он снова обвел глазами лица своих угольщиков. — Темнеет. Ночь беременна тайнами. Поглядим, чем она разродится утром. Злодей не опасен, — он кивнул в сторону завала. — Всю жизнь он ловил людей, а могила изловила его. О нем хватит! А вот где наша доченька? Молодец. Не ждала телка, когда ее поведут резать. Убежала. Настоящая девушка! Где-то спряталась. Однако пропадут они ночью с Мавлюдой на оврингах. Да тут и волки есть. Где ей по камням нежными ножками? Пошли!

Но прежде чем уйти, он постоял и послушал. В тихих шумах свалившейся в лощину ночи слышалось рокотание далекого водопада, звонкие трели ручейков, хруст сухого сена на зубах лошадей. И вдруг резануло где-то в груди. Казалось, тонкое верещание исходило из-под камней, низвергнутых с высоты обрыва.

Аюб Тилла и угольщики вслушивались в звуки ночи, и холодная дрожь проходила по их спинам.

Они смотрели на каменную могилу, и жалости не было в их сердцах. Слишком уж обманутыми и обиженными чувствовали они себя, слишком долго господин датхо таскал их, мирных людей, по тернистым тропам газавата, кнутом и угрозами заставлял убивать, мучить.

Свершилась месть. Жестокая месть в сей жизни и в потустороннем мире.

Они смотрели и думали о своем. Их лица прятала темнота, и каждый из них остался со своими мыслями. Они не хотели говорить.

— А… а он не вылезет? — робко спросил Юнус-кары. — Вылезет из земли и… всех нас… Всем нам — конец…

Его слова вывели всех из молчания. Все встрепенулись и зашевелились.

— Нет… Кончился. Нелегко помирать пришлось его превосходительству Кумырбеку. Но теперь все! Тьфу!

Аюб плюнул на камни, заживо похоронившие Кумырбека, и пошел. Все угольщики тоже сплюнули. Зашаркали по камням шаги, забренчала сбруя взнуздываемых коней.

Стук копыт долго еще отдавался в горах.

На пороге хижины сидел Юнус-кары. Сжимая холодный ствол карабина, он судорожно позевывал. Временами он вздрагивал. Ему мерещились стоны убитых Кумырбеком жертв, проклятия пытаемых, вопли женщин и детей. Зверь был датхо, много ужасных дел было на его совести.

Но то были лишь голоса ночи. Камни хранили молчание.

Джаббар-Бык безмятежно спал, прикорнув тут же на камнях..

Ночь тихо ползла по невидимым во тьме вершинам.

ПОСЛЕДНЕЕ ЛОГОВО

ГНЕВ ПИР КАРАМ-ШАХА

Быки и ослы, несущие свои вьюки, лучше людей, обижающих своих ближних.

Саади

Если бы дом можно было построить с помощью крика, осел каждодневно строил бы по два дома.

Ахикар

Близость тропика Рака в Пешавере очень ощутима. Гости изрядно терпели от горячего дыхания «дракона пустыни, ограниченного сводом небес и твердью земного круга».

Хозяин дома, известный бухарский купец Исмаил Диванбеги, в беседах проявлял изощренность и цветистость. Золотые зубы его в улыбке ослепляли. «Блеск слов — завеса мыслей». И Мирза Джалал, известный в Пешавере как Сахиб Джелял, ничем не выказывал нетерпения, утирая вновь и вновь выступающий на лбу пот и слушая любезные речи.

— Благоволите же расположиться поудобнее, — хлопотал Исмаил Диванбеги. — Наше жилище превратилось сегодня в пристанище огненных джиннов и уподобилось пышущему жаром тандыру нашей любезной тетушки Саломат-биби. О, здешние индусские чаппати разве сравнятся с ее бухарскими лепешками! О, жидкая тень здешних деревьев может ли, увы, сравниться с тенью нашего бухарского карагача — саада? О, наша незабвенная Бухара!

Речь лилась и лилась. Исмаил Диванбеги изощрялся в любезностях, но мало заботился об угощении. Пока ничего, кроме приторно-сладкого дехлинского шербета, мальчишка-бой на айван не принес. А лепешки тетушки Саломат-биби так и не появились на дастархане.

Суетливый старичок с морщинистой, обросшей похожими на мох волосами физиономией тихонько злословил:

— У скряги в очаге не разжигают огня, из трубы скряги не вылетает дым.

Переведя взгляд, Сахиб Джелял посмотрел на мшистого старикашку. Тьфу! Да ведь это впритык, бок о бок, восседает, поджав под себя по-турецки свои босые, все в подагрических шишках ноги, сам Хаджи Абду Хафиз — эмирский Ишик Агаси — Начальник Дверей, он же Главный с Посохом Бухарского Арка еще дореволюционных времен. Ишик Агаси вместе с эмиром Сеид Алим-ханом бежал из Бухары и теперь выполнял те же обязанности в Кала-и-Фатту. Но как он попал в Пешавер? Дорога из Кабула не близка, да и беспокойна из-за последних событий и неустройств в Афганском государстве. При столь тщедушном телосложении и почтенных годах далекий путь перенести нелегко. Видно, важные дела принудили господина Ишика Агаси оставить свой посох, свой шелковый матрасик и почетное место по правую руку от эмирского трона и тащиться за тридевять земель, чтобы выпить бокал дехлийского шербета в саду скупца Исмаила Диванбеги.