Перешагни бездну

— Эй вы, углежоги-лесорубы, — начал он надменно. — Вы меня знаете. Я ваш благодетель, я ваш отец, я ваш дядя родной. Я вершу дела с именем аллаха на устах и с мечом в руке. А почему? Вы, народ кухистанский, получили при разделе мира от всемилостивого аллаха что? Камни и лед… лед и камни вы получили. И ничего более. И аллах всеведающий сам знал и сожалел о вас, кухистанцах. Хорошо! А тут еще поднялся с места пророк Исмаил и сказал у престола аллаха: «Что я скажу тем, кто выйдет из моих чресел, когда они спросят: „Эй, отец наш Исмаил, дай нам хлеба“? А хлеба то у меня нет. Одни камни да лед». И возвестил аллах: «Эй, Исмаил, ничего, кроме камня и льда, у меня не осталось. Все раздал уже людям из тех земель, что были. Но есть у меня в сундуке вот этот меч и вот эта хитрость. Дай своим сыновьям и внукам меч и хитрость. Пусть мечом и хитростью ищут и находят. А я закрою глаза и заткну уши. Я не увижу насилия и не услышу крика жертв, а твои потомки пусть берут в мире то, что могут взять мечом и хитростью и чего я сам не смог им дать своей рукой». Так сказал аллах пророку Исмаилу. Что же осталось делать вам, сынам Исмаила, вам, углежоги и лесорубы, когда сам аллах отвернул свое лицо от вас. Эй, те, кто хочет, грызите камни. Эй, кто не хочет иметь дело с камнями, да проявит мужскую силу и идет за мной, вашим дядей и отцом. Хорошо! Ну и коротка у вас память! Забыли вы, как повел я вас, нищих, голодных, в долины Рескема. Захватывали вы нагарских девушек и юношей и продавали киргизам Яркента за золото. Останавливали у Леха караваны купцов и забирали шелка, опиум, жемчуг. Забыли? И кто из вас посмеет сказать, что я хоть раз обманул кого-либо, наказал не за дело, обделил при разделе добычи, а? Сколько лет вы были со мной? И вы и ваши дети были одеты, обуты и сыты, с набитым пищей брюхом. Вас давно я не звал. Теперь вы видите: дела мусульман из-за безбожных колхозов плохи. Сегодня настал час снова идти всем со мной. Хотите — не идите. Дело ваше. Но помните меня тогда. Я повелитель перевалов и вершин, сам датхо Кумырбек. Вы прилепились ко мне кровью. Кровь! Одна кровь разорвет наши узы. Берегитесь, углежоги и лесорубы! Хорошо!

Кумырбек видел, что аскеры колеблются. Они вырастили девушку в своем кишлаке. Оки считали девушку своей. Они жалели ее за несчастную ее участь. Они смотрели на нее почти как на родную дочь. Суровые, непреклонные, дикие, они не терпели несправедливости.

Но из-за девушки ссориться со своим отцом-благодетелем, со своим господином начальником…

— Взять Аюба, — приказал Кумырбек. — Я из тебя, углежога, угля нажгу! И из него, из книжной душонки. Взять их, взять мерзавцев, безбожников… На своего отца руку поднять! На своего датхо, поставленного над их головами именем пророка. Да я их!..

Аюб Тилла и Юнус-кары без сопротивления дали связать себя. Аюб Тилла бормотал:

— Безгрешная голова до виселицы дойдет, а на виселицу не пойдет!

Их отвели в шалаш, на край поляны над пропастью. Шалаш стоял здесь испокон веку. Здесь зимовали угольщики.

У входа поставили двух аскеров с саблями наголо.

Мимо шалаша взад-вперед шагал Кумырбек. Носком сапога он отшвыривал камешки, веточки и яростно бормотал:

— Мятеж! Нарушение порядка! Хор-рошо! Повесить! В костер бросить!

Останавливался у шалаша, склонял лицо к темной дыре, заменявшей дверь, и сипел:

— Я и без фатихи женюсь. Отосплю с ней ночь. Вот и жена. И тоя-угощения не надо. Вот. А вас сожгу. Я с Моникой играть буду, забавляться, а вы, болваны, из ямы, поджариваясь, смотрите. Заступники! Смотрите! Завидуйте! В огне углей жарьтесь, а я в пламени ее прелестей расцвету. Собаки! Хорошо!

Кричать Кумырбек кричал, но разные мысли тревожили его не на шутку. Он вообще не очень-то любил раздумывать. Раньше, в минувшие дни басмаческих набегов, разве он вздумал бы церемониться с непокорными? Пристрелил бы — и все. Сейчас в протесте Аюба Тилла и тем более молокососа Юнуса-кары он усмотрел гораздо худшее, чем просто попытку вступиться за девушку. Неповиновение! Бунт!

Что он, Кумырбек, хотел совершить беззаконие, было ему понятно. Он сам себе удивлялся. Еще час тому назад он и не думал ни о какой свадьбе. Девчонка его не интересовала. Он выполнял поручение эмира, который повелел для каких-то там его замыслов выкрасть девушку и привезти за границу в целости и сохранности. Поручение вполне устраивало Кумырбека. Он и проделал все стремительно. Успел ворваться в спящее селение, вырвать из-под носа местных властей девушку. Кого-то побил, а может быть, и убил в кишлаке, говорят, даже родному дядюшке ишану чуянтепинскому Зухуру в ночной неразберихе влетело. Умчал Кумырбек добычу в горы, даже не посмотрев на нее тогда.

Лишь сегодня Кумырбек разглядел Монику-ой на пороге хижины, и она поразила его воображение. Его меньше всего беспокоила возможная кара за насилие. Он привык к безнаказанности, действовал по воле своих побуждений, инстинктов. Никому никогда не подчинялся, не обуздывал своих желаний. Какое дело ему до эмира и его замыслов.

— Эй вы, лодыри! Разжигайте угли! — приказал он.