Перешагни бездну

И опять сказалась полная потеря воли. Ведь когда он шел сюда, он и слова не хотел говорить о коране. И кто его потянул за язык? Ведь Бош-хатын все прибрала к рукам, и теперь она и коран с письмами приберет. Он знал, что теперь Бош-хатын не пропустит мимо девушку. Впрочем, ей не нужна девушка. Ей понадобился коран, о котором должна знать девушка.

Учинив, как говорится, «крик и вопль», выпалив единым духом столько гнусностей и отвратительных ругательств, сколько хватило бы на скандал с участием целого базара, Бош-хатын лишний раз напомнила супругу и повелителю, насколько он ничтожен. Оставалось утешаться, что и пророку Мухаммеду горько приходилось с его первой женой Хадиджей, и все потому, что она была богатой вдовой, а он лишь бедным приказчиком. Увы, как сходственно его, Сеида Алимхана, положение с жизнью всеблагого основоположника ислама!..

— Мы говорили о вере исламской, — наконец удалось ему втиснуться в поток слов Бош-хатын. — Печальная новость… бухарский гонец… принес… твой дядя… Абдурашид…

До жадности любопытная ко всему, что происходит с ее родственниками, Бош-хатын мгновенно забыла о француженке и ее дочери и соизволила обратить взор на своего супруга.

— Что с моим дядей… муфтием? Горе мне!

— Гонения! Притеснения! — подзадоривал Сеид Алимхан. Поистине удача, что он вспомнил об Абдурашиде. И он продолжал — В Бухаре и Самарканде почтенные улемы проливают слезы горя… злокозненность властей… На дверях медресе вот такой замок… Почтенный казий среди песков пустыни Нур-ата… изгнанник… конечно, священное место… молится — пророк Иисус ударил скалу посохом… чудо… священный источник… однако казий в нищете… Есть нечего…

— Эй! — заорала Бош-хатын так, будто стояла на вершине холма, а не сидела на семи подушках в михманхане. — Эй! Что с моим дядей? Вы перестанете заплетать в косу свой длинный язык? Здоров ли дядя? Жив ли? Горе мне!

Ахать и охать она перестала, лишь когда по приказу эмира принесли письмо. В нем весьма прозрачно намекалось на необходимость «подсластить горечь кусочком халвы» во рту столпа ислама Абдурашида-казы, а также и многих других почтенных лиц, лишившихся своих приходов и доходов.

— И что вы думаете? — насторожилась Бош-хатын.

— Наше посещение… любезной супруги… наведались узнать о здоровье… вопрос также услаждения горечи… кусочек халвы… один… другой… хорошо бы…

— И сколько же стоит кусочек халвы, один, другой? — От «охов» и «ахов» ничего не осталось, и глаза Бош-хатын смотрели на супруга пытливо и недоверчиво.

Он назвал цифру, которая напугала его самого. Но именно столько требовали усердные представители-богомолы из Бухары.

Скупая, расчетливая Бош-хатын не рассердилась, не накричала на супруга, — отобрала у него письмо и, послюнявив химический карандаш, принялась обводить кружочками и овалами имена перечисленных в нем казиев, ишанов, муфтиев, пиров дервишеских орденов, настоятелей монастырских «таккиэ» — монастырей, хранителей мазаров, улемов — знатоков и толкователей священного писания и «всяких других полезных делу причинения зла Советской власти». Он довольно смело забрал из пухлых ручек расчувствовавшейся супруги письмо и позволил себе обратить ее благосклонное внимание на место, где говорилось: