Перешагни бездну

«Их высочество Люси ла Гар не возражает возвратить доверенности их высочеству господину эмиру Сеиду Алимхану, но намерена оговорить следующие пункты: господин эмир Сеид Алимхан официально признает Люси д'Арвье ла Гар единственной законной женой и государственным указом провозглашает царицей Бухары. Второе: эмир Сеид Алимхан передает в личную собственность своей супруге пятьдесят процентов всех имеющихся в наличии на банковских счетах сумм. Третье: эмир оставляет по завещанию остальные пятьдесят процентов вкладов в наследство своей дочери от Люси д'Арвье ла Гар по имени Моника (Фоника-ой), буде она разыщется или объявит о своем существовании. Четвертое: все переговоры по означенным вопросам их высочество Люси ла Гар соглашается вести только при личной встрече с господином эмиром в Париже или Женеве».

Сеид Алимхан влачил жизнь раба своих двух жен Бош-хатын и Люси. Увы, он расплачивался за свое чрезмерное женолюбие.

Он рад был бы вырваться из Кала-и-Фатту, из Афганистана. Он мечтал о Европе. Он жаждал начать переговоры с Люси. Он надеялся выторговать отличные условия для себя. Он видел в предложении Люси выход, хоть возненавидел ее.

Правда, ненависть смягчалась воспоминаниями. Он помнил ее нежной, розовой, очаровательной.

Все больше ненавидел он Бош-хатын. Она сумела отобрать у него последнюю «крупицу» его достояния. Крупица эта состояла из миллионных отар каракульских овец. С ненавистью смотрел он на свою старую жену. Но он мог сколько угодно только мысленно повторять: «Когда тело жиреет, то червям и всякой нечисти его легче грызть».

Эмир робел и трепетал. Неужели эта туша когда-то была совершенством красоты? Ему оставалось каяться в своей неосмотрительности. Он дал возможность женщинам провести себя.

Азиатский деспот, он с молоком матери впитал убеждение, что государственная власть воплощена в нем, в эмире. Исламская религия в лице всяких улемов и муфтиев вдалбливала ему в голову, что он халиф правоверных, наместник бога на земле. Проповедуемое кораном неразрывное единение халифа с людьми, исповедующими ислам, он истолковывал как право распоряжаться душами, телами, имуществом своих подданных.

Государственную казну эмиры Бухары вообще не находили нужным отделять от своего частного имущества. Они себя считали единоличными собственниками Бухарского ханства, помещиками, владетелями земли, воды, воздуха, лишь из милости разрешающими райа — людскому стаду — пользоваться благами жизни.

Поспешно переправляя в 1918–1919 годах целыми караванами золото и драгоценности бухарской казны в Персию, эмир распоряжался государственными средствами как своей частной собственностью и доверил свои богатства женщинам, которые, по его понятиям, тоже являлись всего лишь его имуществом. И вот теперь эмиру из древнего рода мангытов, самому халифу правоверных, приходится гнуть спину, упрашивать, клянчить, унижаться. Его, хитроумного, перехитрили ничтожные, презренные…

На его лице застыла искусственная, напряженная улыбка, полная почтительного внимания. Да и попробуй улыбнуться иначе, когда ты ничто, когда ты зависишь от чьих-то капризов. И Сеид Алимхан спешил всячески успокоить, ублаготворить Бош-хатын.

Конечно, она просто хочет его напугать. И все же надо не доводить до крайности. По-видимому, действительно от муллобачей она прослышала про Монику-ой. А даже косвенное напоминание о ее матери-француженке могло вывести Бош-хатын из равновесия. Спеша и заикаясь, Сеид Алимхан заверял: он до сих пор сам ничего не знал о девице Монике-ой, весть о которой привезли муллобачи из Самарканда. Надо проверить и разобраться. Он и не думает признавать ее принцессой. Он вообще не уверен, что девица Моника-ой его дочь…

— Ага, выходит… Эта ференгистская кобыла Люси, которая ожеребилась, воровка, непотребная женщина… Зачем понадобилось тянуть в Кала-и-Фатту ее дочь? Вижу гнусные задумки… На кровосмесительство потянуло. Спали с мамашей, а теперь охота поблудить с дочкой. Да она же прокаженная.

— Письмо… в коране осталось у нее. Мне не девчонка нужна… мне письмо нужно. Она, наверное, знает, где книжка с письмом. Это же целое богатство…