Перешагни бездну

Главное сделано. Он приехал. Он здесь, в Мастудже. Он сидит по-турецки на войлочной подстилке в задымленном каменном сарае, именуемом дворцом — резиденцией царственного правителя княжества Мастудж.

Перед Пир Карам-шахом, почетным гостем и полномочным представителем Британии, расстелен просаленный шерстяной, но парадный дастархан-суфра с расписной глиняной и резной деревянной, тоже парадной, посудой, стопками темных ячменных лепешек-чаппати, мисками варенных вкрутую яиц, грудами сушеного горного урюка и тута. В китайской потрескавшейся чашке соблазнительно белеет халва-бахеи из вареной пшеницы с миндалем на сахаре. Такое роскошное угощение — предел желаний и возможностей. Его подают только царственным особам.

Сам Гулам Шо, царь, вассал могущественной британской империи — длинный, угловатый, в помятом бухарском халате из парчи — самолично прислуживает гостям, подливает в грубые глиняные шершавые пиалушки «бахсум», отвратительный на вкус, но пьяный напиток из проса.

Царь смутно представляет, до чего важны предстоящие совещания и решения, которые предлагается принять под кровлей его прокопченного «дворца», прилепившегося над бездной к крутому боку гигантского хребта, за которым на севере громоздятся пики советского Памира.

Уже по одному этому можно представить, в сколь важном месте расположены владения мастуджского князька Гулама Шо и какую роль играет сам князек, который минуту назад внес на большом деревянном блюде нехитрое, но издающее приятные ароматы угощение — жареного прямо на углях барашка.

«В стране, где нет льва, и козел — царь зверей». Живет царек крохотного княжества на стыке величайших государств мира, и не удивительно, что здесь встретились сейчас самые поразительные и непонятные люди, приехавшие со всех сторон света сюда, в нищенский Мастудж, где, кроме небольших садов урюка, дающего урожай раз в пять лет, да чахлых рощ ивняка и китайской шелковицы, и в помине нет древесной растительности. Базар Мастуджа, о котором в «Британской энциклопедии» упоминается как об «оживленном рынке продуктов скотоводства», при ближайшем знакомстве оказывается десятком покосившихся хворостяных навесов. Под ними кутаются от пронизывающей измороси в лохмотья старые, как мир, морщинистые, как скалы бадахшанских гор, старушки гильгитки, продающие сушеный, какой-то серый творог и козье молоко в тыквенных сосудах.

Два стража в заплатанных камзолах, стоявшие с саблями наголо у дверей приземистого, сложенного из дикого камня огромного сарая, зябко поеживались, но не теряли воинственного вида. Своим присутствием они напоминали, что здесь дворец самого царя, властелина гор.

— Попробовал я их хлеба: черный камень да еще с саманом, — забавно оттопыривая толстые губы, плел что-то невразумительное доктору Бадме совсем почерневший лицом Молиар, усаживаясь рядом с весьма почтенного вида толстяком, облаченным в тибетского покроя длинный пурпурно-красный ламаистский халат «кочу» с косым воротником, вышитым шелком.

Потянуло Молиара к дастархану сходство привычек и вкусов. Любитель поесть, вечно страдавший от курения гашиша волчьим аппетитом, Молиар понимал: «Там, где жирный, там жирно кормят». Да, и необъяснимое сходство порождает взаимные симпатии. И Молиар ел с большим аппетитом из одного блюда с толстяком ламой, а своему сопровождающему — страховитому пню-охраннику — бошхатынскому соглядатаю указал место в конце дастархана — не смотри в рот.

Толстяк в тибетском одеянии имел круглое скуластое лицо людоеда. Но под чернейшими, густейшими бровями, свисавшими космами, прятались прикрытые натекшими пухлыми веками глазки-колючки прозорливца и философа. Во рту — настоящей сомовой пасти — в защечных мешках, казалось, мог уместиться недельный запас пищи. Тяжелое брюхо покачивалось, выпирая прямо над самым дастарханом так, что невольно возникал вопрос, а где же у ламы ноги? Толстенькие, кривые, они обнаруживались лишь тогда, когда он вставал. И приходилось удивляться, как несут они такую тяжесть.

Но Молиар не имел склонности смеяться. Он думал: «А ведь он по части еды мне вроде родной брат. Только потолстовитее да поздоровее. И как он мог притащить по таким дорогам свою слоновую тушу за тысячу верст? Значит, дела!»

Пир Карам-шах поразился сходству Молиара и тибетского ламы. Правда, их различало полное отсутствие растительности на лице и голове тибетца. Ни один волосок не нарушал девственного блеска его черепа, щек, подбородка. Молиар же с достоинством носил круглую самаркандскую бородку, а голову брил. Впрочем, всегда он носил маленькую круглую чалму, которая белизной соперничала со снежной шапкой великана горных вершин Тирадж Мира, высившегося над долиной Мастуджа.

Лысина, разбежавшаяся по всему черепу ламы, отражала, то алея, то белея, малейшие перемены в его настроении.