Вождь вождей требовал. Вождь вождей приказал повесить для острастки самого непослушного. Вождь вождей уже сказал: «Пуштунский способ вроде хорош». Шо Гулам поперхнулся, подавился. Лицо его позеленело. Заикаясь, он спросил, а в чем состоит «пуштунский спо-со-б»? Сам он отлично знал, в чем дело. Он знал, что сборщики налогов, не найдя в селении попрятавшихся хозяев домов, привязывают женщин и детей к столбам на площади и пытают их плетью, огнем и железом, пока горцы не возвращаются на вопли жертв в селение, чтобы отдать себя в руки стражникам. Да, царь Мастуджа отлично знал «пуштунский способ», и дрожь отвращения сотрясала его огромное нескладное тело.
Человек искушенный, опытный, Пир Карам-шах каким-то нюхом чуял неладное. Все так же по-прежнему Гулам Шо гнусно пресмыкался перед ним. Так же расточал корявые, неотесанные улыбки. Так же испуганно-услужливо вели себя жители Мастуджа, заботливо обхаживая коней гурков и самих гурков, предупреждая малейшие их желания. И все же в поведении самого царя и его приближенных замечалась какая-то искусственность, натянутость. Сам предельно изворотливый, искушенный в интригах, вождь вождей подметил во всем мастуджском гостеприимстве нарочитость, напряженность, страх. Но боялись горцы во главе со своим полунищим, вечно суетящимся царьком не Пир Карам-шаха, что было бы вполне естественно, не его жестоких, грубых в словах и действиях охранников гурков, а кого-то другого.
Озабоченный, встревоженный Пир Карам-шах искал и не находил причину. Он оставил свое постоянное напускное равнодушие. Он пристально следил за выражением лиц мастуджцев, сделался мелочно подозрительным. Все чаще он ловил странные взгляды Гулама Шо и его полунищих визирей куда-то в сторону и вверх. Казалось, горцы озираются, оглядываются на кого-то, кто затаился в хижинах, каменной чешуей облепивших крутые бока горы, похожей на рыбью спину и, кстати, носящей название гора Рыба. При каждом слове они вздрагивали и, лишь посмотрев на гору Рыбу, почти шепотом отвечали, словно боясь, что их могут услышать.
Явно в Мастудже присутствует третья сила. Такой вывод сделал Пир Карам-шах, и он твердо решил узнать, что это за сила, тем более что она проявлялась все чаще и мешала все больше. Раньше обычно Гулам Шо, грубо прямой, басовито брякал в ответ на все, что ему говорили: «Исполню!» — и бежал раболепно все исполнять. Теперь же, выслушав распоряжение, он исподлобья поглядывал в сторону горы Рыбы и принимался мять в кулачище войлочную свою бороду. В конце концов он все же произносил свое «исполню» и удалялся неторопливо, явно нехотя, неуклюже передвигая свои медвежьи ноги-лапы. Исчезал он надолго, а вернувшись, принимался долго и нудно оправдываться. Выяснялось, что распоряжение не выполнено.
Окрик, угроза на него не действовали. Приказ приходилось повторять. Бесхитростный интриган закрывал голову ладонями и стонал: «Нельзя!» Он делал вид, что боится, не ударят ли его.
В своей яростной непримиримости Пир Карам-шах ни к кому не испытывал чувства жалости. Его не мучали угрызения совести, даже если он совершал неслыханные по своей жестокости поступки. Он не терпел ни малейших препятствий, противоречий и не допускал, чтобы кто-то осмеливался мешать ему. Да и не было в Мастудже до недавнего времени такой силы.
Однажды он, по собственному его выражению, «тряс царя, точно грушу», пытаясь заставить выполнить сравнительно пустяковое поручение — надо было собрать с домов ближнего селения кошмы и паласы. Их он приказал постлать на сугробах внезапно выпавшего весеннего снега на особенно трудном участке перевала, чтобы смогли пройти вьючные животные с грузом. Гулам Шо весь сморщился, лицо его пошло пятнами. Он робко лебезил: «Нельзя!» — но с места не сдвинулся. И вдруг отчетливо в его бормотании послышалось: «Она!» От ужаса, что сболтнул, проговорился, Шо Гулам поперхнулся.
Вождь вождей заметался. Но спросить было не у кого. Поручать своим гуркам разузнать что-либо он не мог. По договору при найме гуркам запрещалось общаться с местными туземцами. Они обязаны были выполнять волю хозяина-начальника, но никого ни о чем не спрашивать. Вот когда Пир Карам-шах ощутил свое одиночество. Своим высокомерием, постоянным выпячиванием исключительности своего положения белого человека, англосакса, он воздвиг стену между собой и горцами.
Гулам Шо тупо повторил: «Она», — и замолк. Теперь Пир Карам-шах день и ночь думал о «ней». Вот когда могло помочь общение с мастуджцами. Но вождя вождей все боялись и не понимали.
Он снизошел: дал конфет одной из царских жен — девочке с сорока косичками, показал пальцем на гору Рыбу и вкрадчиво спросил:
— Кто там живет?
Он ощутил странное замирание в сердце, когда девочка с дрожью в голосе пролепетала:
— На горе? Там живет Белая Змея. Она приехала недавно. Она страшная и добрая…
Девочка убежала, а вождь вождей так и остался стоять в глубоком раздумье посреди двора, похожего на лестницу из циклопических глыб.
Новая помеха! И в ней было что-то мистическое.
ВОЖДЬ ВОЖДЕЙ