Перешагни бездну

«Цена девице, — раздумывал полномочный министр, когда обстоятельства его вынуждали вспоминать о Монике, — в портах арабских княжеств Персидского залива тысяч тридцать, а с ее белой кожей и саманными волосами и все пятьдесят, может быть, и больше. На том и порешим. А переправить ее на Бахрейн или даже в Оман проще простого. И от ненужных осложнений избавимся и прибыли свои приумножим».

При всем размахе международной своей деятельности серебролюбец и скупец Мукумбаев оставался азиатским торгашом, ничуть не брезгующим мелкими, весьма небезвыгодными операциями с живым товаром. Да и с точки зрения корана и шариата купля и продажа невольников является вполне законным, пристойным делом.

Но мог ли Мукумбаев даже в мыслях представить, что возмездие придет к нему именно по коммерческой линии, и что «товар», девчонка, рабыня заставит его понести огромные убытки и приведет к краху его весьма почтенного предприятия.

ХИТРЕЦЫ

Кто знает лекарство от заболевания, именуемого алчностью?

Кей Кавус

Сорок разбойников не могли ограбить одного голодранца.

Насреддин Афанди

В пучину изумления и океан недоумения погрузился Начальник Дверей господин Абду Хафиз при виде Молиара. Уезжал он из Кала-и-Фатту вороной, а предстал сейчас на пороге павлином с радужным веером хвоста.

Тогда, темной предрассветной порой, в серой дервишеской хирке тайком Молиар покидал эмирский дворец после памятного разговора с Бош-хатын. Воровски провожал его Начальник Дверей в конюшенный двор, выбрал ему невзрачного конька и даже не обернулся на прощание, когда заскрипели створки ворот. Молиар исчез, и Бош-хатын не вспоминала о нем, будто его и не было.

А сейчас Хаджи Абду Хафиз шагал, постукивая посохом, через всю анфиладу залов дворца и с важностью, подобающей Начальнику Дверей, провожал Молиара, но уже не того потаенного полумонаха, полукоммерсанта, жалкого базарчи с суетливыми глазами и с уклончивой какой-то внешностью. За Начальником Дверей шел, нет, шествовал совершенно новый Молиар, их дородство купец, коммерсант Молиар, доверенное лицо их высочества, самой эмирши госпожи бегим Бош-хатын. Внешне этот Молиар даже не походил на того Молиара, прозвище которого — Открой Дверь — неведомыми путями проникло во дворец Кала-и-Фатту.

Нет, теперь перед Ишикочем предупредительно распахивали двери и махрамы — стражи, и гулямы — прислужники, и привратники, и стражники, и даже собственноручно сам всемогущий церемониймейстер Начальник Дверей.

В лоснящемся атласном цилиндре, в превосходно сшитом фраке с розочкой в петлице, в брюках с дипломатической складочкой, в лаковых ботинках с белыми замшевыми гетрами на черных круглых пуговичках, с фунтовой золотой цепочкой поперек атласной жилетки господин Молиар являл собой некоего визитера с дореволюционной открытки «Христос воскрес!». Не хватало у него роскошного, отделанного золотым орнаментом фарфорового яичка, с коим чиновники Российского политического агентства в Бухаре наносили в старое доброе время праздничный визит госпоже бегим Бош-хатын в Бухарском арке. Но из всего этого «комильфотного» великолепия выглядывала все та же опухлая, плохо выбритая физиономия с кустистыми чернущими бровями и с теми же суетливыми глазками, которые подозрительно зыркали по сторонам и настороженно следили за двумя саисами — конюхами, сгибавшимися под громадными подносами с европейскими дарами. Разнообразие их и богатство наглядно демонстрировали, насколько успешно господин Молиар выполнил свою высокую миссию в Европе.

И выслушанный госпожой Бош-хатын доклад представлял собой образец деловитости и обстоятельности, успехов и благополучия. Дары и сувениры произвели весьма благоприятное впечатление. Удовлетворение Бош-хатын выразилось в том, что дастархан, расстеленный для Молиара по поводу его прибытия, превосходил обилием и разнообразием все, чего можно было бы пожелать.

— Привез? — спросила Бош-хатын.

— Что?

— То, чем можно подмаслить… тех в Москве.

— О госпожа мудрости, разве я мог вести на поводку верблюдов с…

— Проклятый! Значит, ты ничего не сделал, болтун! — она говорила зло, хрипло.

Хихикнув, Молиар извлек из глубины кармана бумажник. Медленно, с ужасной важностью он раскрыл его и двумя пальцами вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Разворачивал он его и разглаживал целую вечность. Бош-хатын при всей своей грузности, кряхтя, подпрыгивала на бархатных подушках с живостью семилетней девочки и нетерпеливо покряхтывала.

— Извольте прочитать! — напыжился важно Молиар. — Читайте доверенность!

— Что здесь написано, сын греха? — Бош-хатын с вожделением гладила пальчиками дорогую шелковую веленевую бумагу, которая так приятно хрустела в руках.

— «Доверенность»!

— Доверенность?

— Доверенность госпожи эмирши, мадемуазель Люси д'Арвье ла Гар, — отобрал небрежно бумагу Молиар. — Но, но! — остановил он Бош-хатын, попытавшуюся вырвать у него из рук документ. — Эта доверенность ничего не стоит еще без одной подписи. Решительно ничего.