Перешагни бездну

Известно, что мулла Ибадулла Муфти на самом деле живет в тайных покоях дворца, слышит все, что говорят в михманханах, и возносит молитвы к престолу Аллаха. Все хвастают, что лично удостаивались его благосклонности. Иначе и не скажешь, если любой обитатель Кала-и-Фатту утверждает то же самое. Зависть может загрызть человека. Одно достоверно: мулла Ибадулла Муфти появляется на людях только здесь, в склепе Хызра Пайгамбара. Вернее, не он сам, а его голос. В темноте разве различишь лицо говорящего, если он к тому же не говорит, а гундосит, глаза прячет под чалмой размерами с купол Гур-Эмира, и все поворачивается к молящимся спиной.

Еще эмир не провозгласил разрешающую фатиху, а мулла Ибадулла загудел глухо и невнятно. Впрочем, богомольцы особенно и не вслушивались. Обычно Муфти начинает с молитвы или благочестивого хадиса, нудного, наивного, не говорящего ничего ни уму ни сердцу придворных, людей, житейски многоопытных, обращающихся к молитвам и вообще к исламской вере не слишком поспешно. Но сейчас в склепе, в темноте, речь муллы Ибадуллы звучала тревожно. Беспокойство завладело собранием. Все поняли — наступил час решений. Одни давно ждали этого часа, многие годы. Другие в душе надеялись, что этот час вообще не наступит и не нарушит их пусть скучную, но размеренную, спокойную жизнь.

Мулла Ибадулла Муфти гудел:

— Козни, происки паршивых, э, собак неверных не лишат, э, сиятельного эмира власти, врученной ему аллахом. Эмир — помещик, владеющий, э, землей и скотом. Люди — его живность, овцы, так сказать. Советская власть посягнула на владения эмира, каковое есть Бухарский эмират. Эмир удалился из Бухары до времени, не желая оскверняться гноем проказы. Удалился еще и потому, что черная кость, э, раззявила рты. Эмиру нечего сидеть в Бухаре самолично. Хозяин имения, бай, благородный, чего носом уткнется в навозную кучу? Благородному полагается дышать чистым воздухом. В Бухаре наш эмир имеет своих заместителей власти и приказывает крепче держать плеть ярости да вколачивать в скотов благоразумие.

С надсадой он прервал сам себя истерическим возгласом:

— Иия хакк! О истина! — И продолжал: — Да этих бухарских бесштанников с паршой на лысых черепах мордой бы в свинячью мочу, а тут наш превосходительный, э, халиф еще принужден утомлять свою голову заботами о стаде. А в награду за его богоугодные заботы аллах посылает эмиру весть о вновь обретенной дочери. О, утешение его отцовству! Йия хакк! Йия хакк! Вырвать из рук неверных собак! Да возвысится ислам в Туркестане, и да захлебнутся в своей крови «пирлетары» и «бадраги», записывающиеся в нечестивые колхозы. Истребить богопротивные колхозы, а с «актива» шкуру с живых содрать! Э, священная война! Колхозники-псы посмели. Святотатцы, посмели принцессу, дочь эмира, мучить в бездонной тьме, в оковах! Месть! Месть! Всевышний требует возмездия. Подобно любимой дочери пророка Фатиме, наша Фоника-Моника-ой, дочь халифа правоверных эмира бухарского, воссияет в веках в своем потомстве. Джихад за поношение чести царской дочери вернет Сеиду Алимхану трон в Арке Бухары! Загоним же неверных в землю! Пусть жрут глину и блюют кровью! Йия хакк! Оомин!

Мулла Ибадулла закончил свою речь, и в склепе водворилась тишина.

Тут же мулла Ибадулла просто выгнал всех молящихся, и притом грубо:

— Убирайтесь! Хватит! Помолились!

Первым смиренно удалился Сеид Алимхан. Он попросил всех собраться в курынышхане, то есть в зале приемов. Здесь все уже смогли рассесться с удобством на привычных, таких удобных курпачах-тюфячках, в надежде на дастархан с сытным ужином или хотя бы с пшеничными лепешками и сладостями. Оказывается, сегодняшнее собрание созвано по важным делам и вполне заслуживает парадного угощения. И думать легче за дастарханом. А думать есть о чем. Наговорил мулла Ибадулла Муфти такого…

По знаку эмира выступил вперед Начальник Дверей дворца Кала-и-Фатту Хаджи Абду Хафиз, носящий еще звание Главный с Посохом — церемониймейстер. Он извлек из-за пазухи свернутый трубочкой листок, развернул и начал читать вслух: