Перешагни бездну

На время эмир оставил попытки вспомнить, где и когда он видел Молиара. Ведь Молиар тоже играл какую-то, и притом не последнюю, роль в его эмирской жизни. Но какую? Нет, годы изменили его наружность до неузнаваемости. Другое дело Сахиб Джелял. С ним проще. Просто надо выспросить, зачем он приехал в Кала-и-Фатту. Но как задать вопрос, чтобы не спугнуть странника-философа, Сеид Алимхан этого не знал и потому не решался прервать молчания.

Заговорил с усмешкой сам Сахиб Джелял:

— Господин Сеид Алимхан, разрешите почтеннейше задать вопрос. Вам не терпится узнать, что побудило визиря Бухарского эмирата после столь долгого отсутствия явиться к своему повелителю? Вы проявили даже радость. Но душа у вас в смятении. Не замышляет ли Сахиб Джелял вред религии? Нет ли у него злокозненных намерений? И какие у него секретные дела? Но зачем подобная игра ума? Позвали бы нас сразу и, помня о нашей верной службе, спросили. — Он вздохнул, помял пальцами бороду и продолжал: — В бороде Сахиба Джеляла уже белеют нити — послы Разрушительницы, и нам уже не годится швырять слова. Сахиб Джелял — не злоумышленник. Сахиб Джелял — странник, своими странствиями насыщающий свой ум. Путешествуя по горной стране Тибет, мы поразились врачебному искусству доктора по имени Бадма. В беседах с ним мы позволили себе упомянуть, что халиф Сеид Алимхан болен и никто из кяфирских нечестивых врачей Европы не приносит облегчения его страданиям. Тогда мудрый Бадма сказал: «Я готов предложить свое умение больному, кто бы он ни был». Сложил доктор Бадма лекарства в переметную суму, сели мы верхом на яков-кутасов и пустились через ледяные перевалы Джомолунгмы и Каракорума. Пройдя путь в пятьдесят дней, мы прибили сюда. Такой разговор, господин Сеид Алимхан, ваше высочество.

Он произнес это «ваше высочество» с нескрываемым пренебрежением. А осторожный Молиар подумал:

«Хорошо, что сообразительность господина повелителя Бухары заросла ряской и тиной, пока он отсиживал зад на берегу хауза Милости».

У ЭМИРА

Горек, как страх.

Тяжел, как горе.

Мрачен, как могила.

Узок, как сердце скупого.

Ансари

В старой одежде вошь едка,

У злого человека речь едка.

Алаярбек Даниарбек

Казалось, уже нет особых оснований тревожиться. И тем не менее сердце неприятно защемило, когда эмир вдруг пригласил:

— Пошли! Надо… с нами… пойти…

Кряхтя, он начал приподниматься. Молиар, с немыслимой для его плотного, неуклюжего тела легкостью, воробышком вспорхнул с места, ловким рывком подхватил под мышки грузного Сеида Алимхана и довольно-таки небрежно поставил обеими ногами прямо в кавуши, стоявшие рядом на паласе.

Мулла Ибадулла еще ничего не успел сообразить, а самаркандец, по-прежнему поддерживая эмира, засеменил рядом с ним на своих кривоватых ногах, на которых неведомо как и когда оказались его резиновые глубокие калоши, тоже стоявшие тут же, в сторонке. И покамест мулла Ибадулла, ругаясь и пыхтя, искал и надевал, неуклюже вышаривая по паласу, свои зеленые турецкие туфли, Молиар торжественно прошествовал к выходу бок о бок с эмиром, удостоенный служить подпоркой его священного локтя. Так безвестный базарный торгаш, неведомо откуда появившийся во дворце и находившийся на подозрении, нежданно-негаданно оказался нужным повелителю правоверных. То ли по лености ума, то ли по мимолетному капризу Сеид Алимхан обнаружил в Молиаре нечто такое, чего не углядел своими кабаньими пронзительными глазками мулла Ибадулла Муфти. Пожелал эмир — и все! Так кокетка ни с того ни с сего поворачивается спиной к своему поклоннику и расточает улыбки первому встречному.

Так они и шли — эмир, поддерживаемый под локоть Молиаром, и медлительный, преисполненный важности Сахиб Джелял, шагавший прямо и гордо. А мулла Ибадулла неловко, по-слоновьи тащился за ними, безуспешно пытаясь нарочито шумным топотом привлечь внимание своего владыки и напомнить об осторожности.