Перешагни бездну

Сеид Алимхан устало приказал:

— Не кричи! Эй там, приведите врача… завтра… нет, сейчас…

Всесильный Ибадулла, советник трона, страшный человек, палач, проиграл. Волоски бороды Сахиба Джеляла шевельнулись, он облегченно вздохнул. Молиар упивался торжеством:

— Мы и на молнии шашлык изжарим. Мы такие!

Но он ошибался. Он вообразил, что отчаяние толстяка муллы сделало его слепым. Мулла Ибадулла рыдал, извивался в конвульсиях, впадал в исступление, как во время своих самых изуверских «зикров». Но он все видел и примечал. Он заметил, что борода Джеляла зашевелилась, что улыбка торжества перекосила круглое лицо Молиара. Мулла Ибадулла был опытным баламутом. И, будто и не происходило никакого спора, очень спокойно зачмокал губами, словно леденец посасывал:

— Дева Рума распустила свои косы и закрыла лицо. Вороной цвет ее кудрей залил тьмой вселенную.

Он искушал эмира — ночь наступила, и пора идти в гарем предаться дозволенным наслаждениям с чернокудрыми. Мулла Ибадулла отлично изучил слабости эмира и надеялся отвлечь его.

Намек пропал впустую.

— Угодно нам… пребывать здесь… рассказы господина купца слушать… — и эмир благосклонно кивнул Молиару, — …желаем… сейчас… пока доктора найдут… тибетского…

— Слепая кошка поймала жареную рыбку, — добродушно посмеивался самаркандец. — Захотел господин Ибадулла привести в смятение небо и землю. Вообразил одну вещь, подумал: тот базарчи Молиар шатается по базарам, продает советским гражданам мануфактуру и смушки, пудру и духовое мыло, трико и шелк… Эге! Молиар — плохой человек. Молиара надо! — и он провел ребром ладони по кадыку. — Мулла Ибадулла — великий ум. Кричит на своих радениях: «Ху-ху». Господин Ибадулла вообразил, что мы, Молиар, переползаем через границу на животе ужом — желтопузиком. Нет, Молиар вот так: «Ч-чу! Н-но!» — Он подбоченился, задергал воображаемую уздечку и задрал вверх свою бородку. — Именно так разъезжает Молиар, верхом, по Узбекистану и Таджикистану. Но точно так же мы едем по стране афган, по стране индусов, по Персии и Аравистану. Где хотим — ездим. И всюду нам — Молиару — почет, уважение.

Сахиб Джелял поднял голову.

— Господин Сеид Алимхан, в коране есть мудрое слово. Сура о джихаде гласит: «В свитке запишут семьдесят добрых дел за каждое преодоление боязни, закравшейся в сердце правоверного, когда он в стране врагов». И разве не богоугодны такие храбрецы, вроде торговца Молиара или афганских купцов Саломат Шо и Суфи Икрама, которые каждую неделю проезжают у пограничного селения Нусай на советскую сторону и, совершив свои торговые сделки и набрав полный хурджун денег и новостей, благополучно возвращаются. Разве не нужны делу мусульманства такие смельчаки? Удел глупца — причинять вред мирным торговцам. Удел воина — резать мечом, удел коммерсанта — торговать. — И он добавил, иронически поглядывая на эмирского духовника: — Насколько мне известно, господин Молиар перешел сейчас через границу именно близ селения Нусай по тропе Саломат Шо и Суфи Икрама.

— Да, да. Именно вместе с Саломатом Шо и Суфи Икрамом! — подхватил Молиар, и, померещилось это эмиру или нет, но он хихикнул издевательски.

— Аллах! Они знают про Саломата Шо и Суфи Икрама! — громко прошептал в полном расстройстве чувств духовник. Он жмурил глаза и жалко поджимал губы, пытаясь принять достойный вид.

— Таксыр прав, — слегка наклонил туловище в сторону Сахиба самаркандец, — именно ваши друзья Саломат Шо и Суфи Икрам переправили нас через границу. И нам не пришлось ползать на животе по колючкам и щебенке. И, если к слову сказать, некоторым наевшим по пять пудов сала такое не под силу. Можно об острые камни кожу ссаднить и кишки размотать на шипах и колючках.

— Тауба! — важно заметил Сахиб Джелял. — Наш базарчи Молиар заслуживает не подозрения, а благодарности и награды.

Уже давно Молиару следовало умерить прыть. Он уже достаточно наговорил мулле Ибадулле, и тот мог обидеться. Но задорный самаркандец, как говорится, натянул поводья острословия, и норовистый конь язвительности мчал его карьером. Он не давал никому слова сказать, делался все ехиднее и назойливее.

— Эй вы, повелитель страха, господин Ибадулла, тому, кто много болтает, имя — старейшина болтунов. Держите вы и в Бухаре, и в Ташкенте, и в Самарканде, и в других местах орду своих глаз проныр-шпионов. И ни один не разглядел меня. Ваши соглядатаи бродят в обличьи крестьян по базарам, шляются по колхозам, пьют чай в чайханах, молятся в мечети. Они смотрели во все глаза и не нашли меня. Лезут в красноармейские казармы, крича: «Кисло-пресно молоко!» и «Сахарни миноград», — и глаза их проглядели меня. Крадут коней и овец, воруют патроны, выискивают, что бы стащить, а сами своими гляделками и не видят вовсе, что я смотрю на них, вижу самое донышко их трусливых душонок, расспрашиваю их, а они и не догадываются. Да если бы я захотел, или я был тот, за кого меня приняли ваши прозорливые и пронырливые глаза, давно бы ваших мюридов выловили чекисты и поставили бы к стенке. Бельма у тебя на глазах, слепая ты кошка.