Переселение. Том 2

Павел вскипел было при виде этого простофили, но когда тот добавил, что Вишневский уполномочил его, если понадобится, помочь капитану, пришел в хорошее настроение.

Самым интересным было то, что Штуцен не потребовал таможенного досмотра и не пожелал даже проверить у русского офицера бумаги. Павел выкладывал на стол свои паспорта с большими австрийскими черными двуглавыми орлами, но лейтенант твердил, что в этом теперь нет никакой надобности.

Ему известно, что Павел — важная персона в русской армии.

Распростился он с Исаковичем довольный. Получил даже талер Марии Терезии солдатам на вино.

День отъезда Павел назначил в канун своей славы, которую Исаковичи с давних пор праздновали, хотя и не знали, кто и кем был святой Мрат. В ночь перед отъездом Исаковичу снились тяжелые и дурные сны, которые запомнились ему надолго.

Хотя на Дукельском перевале уже похолодало, Павел спал, подобно всем Исаковичам, голый. Вечером он наелся плававших в масле вареников с творогом и, отяжелев, лежал на животе. Всю ночь он просыпался от холода, что-то бормотал и натягивал на спину подушки, которые то и дело сползали на пол.

И здесь, на перевале, продолжалась игра, которую с ним затеяли черти на пути в Россию.

Чуть ли не каждую ночь ему снилась покойная жена. Она являлась ему голая, вся в слезах, а он утешал ее и целовал.

Впервые она приснилась ему в Темишваре, когда Гарсули велел заковать его в кандалы и бросить в тюрьму и лишь депутация сербских коммерсантов, пришедшая к Энгельсгофену во главе с сенатором Маленицей, спасла его от виселицы.

Эта молодая женщина, которую он, можно сказать, позабыл, спустя год после смерти стала приходить к нему во сне. Она трепала его по затылку, гладила по голове, целовала.

На пути в Вену, куда он ехал добывать паспорт, его мучили подобные же сны. Не прекратились они и после глупой интрижки с г-жой Божич в Вене. Напротив, покойная жена посещала его во сне все чаще, становилась все краше и обольстительней, все более страстной и пылкой в своей любви, из-за которой его виски начали седеть и в которой он никому не смел признаться.

И хотя ее красивое лицо с неизменно грустными глазами порой путалось во сне с лицом Евдокии, а ее стройное изящное тело — с могучими формами соперницы, мертвая белотелая красавица каждый раз одерживала верх над г-жой Божич и утром, в момент его пробуждения, оставалась с ним одна.

Она была так прекрасна, так пылка в своей неудержимой страсти, что Павел просыпался в смущении, замирал и дурел от блаженства.

И долго сидел, уронив голову на грудь.

Его ужасало, что сон неотличим от яви.

В последнюю проведенную в Карпатах ночь Павел впервые подумал, что его покойная жена приходит к нему во сне как живая и сны эти становятся все явственнее и прекрасней.

Она приходила откуда-то издалека, совершенно неслышно, в прозрачном голубом кринолине, словно спускалась по водопаду, залитому лучами заходящего солнца. И неизменно с черным веером в руках. И этот водопад блаженства всегда был неслышный, прохладный и приятный.

Он не слышал ее призрачных шагов, видел только, что она приближается к нему, улыбаясь. Потом она наклонялась над ним и что-то шептала — утром он не мог вспомнить ее слов — и была такой же стыдливой и страстной, как в первые дни супружества.

Она смотрела на него своими грустными темными глазами, загоравшимися страстью.

И хотя в течение дня Павел старался обо всем позабыть и хотя начинал подумывать, что это дьявольское наваждение, во сне он каждый раз убеждался, что Катинка не идет ни в какое сравнение ни с венкой, представлявшей на канате богиню ночи, ни с г-жой Божич, что так бесстыже навязалась ему ночью в Визельбурге. Поцелуи покойной жены становились все страстнее, все слаще, какое-то пьянящее сияние исходило во время объятий из ее груди.

Ее ребра светились, словно вспышки молнии.

Он весь дрожал, когда она покрывала его своим телом.

Утром, придя в себя, он думал, что сходит с ума.

Павел пытался не спать, выбросить ее из головы, но она являлась к нему почти каждую ночь. И вот здесь, на последнем ночлеге в Карпатах, ему впервые приснился новый сон, который был еще прекраснее, еще сладостнее прежних.

Она пришла, принялась его обнимать, целовать, потом прильнула к нему, и он вдруг почувствовал, что они уже не на земле, что они летят.

Под ними была долина Ондавы, скалы Бескидов, Дукля, полет их был такой приятный, неслышный, легкий, словно им не нужно было махать крыльями.

Летели они в теплом сиянии луны, поднимаясь все выше. Легко, будто желтые листья, несомые ветром через дорогу, перелетали горные вершины, паря высоко в голубом небе, над землей, которая со своими горами, лесами и долинами осталась далеко внизу. Этот полет с вершины на вершину был самым прекрасным, самым приятным переживанием в жизни Павла.