Переселение. Том 2

Он тут же заснул, как сурок, постанывая и что-то бормоча. И вдруг сквозь сон услышал, что его зовут по имени. Вздрогнув, он проснулся. И в самом деле, кто-то под балконом из темноты его звал. Голос доносился, казалось, откуда-то издалека и напоминал завывание пса.

— Исакович, курва, выйди, поговорить надо!.. Мать твою разэтак, русским князем стать хочешь!.. Скажи, сколько тебе Волков сунул?

В первое мгновение Павлу почудилось, что это сон.

Но тут же он понял, что не спит.

Понял, что кричат с улицы, из-за стены или из еще темного сада. Тот, кто кричал, должно быть, хорошо знал расположение комнат и куда какие окна выходят.

По голосу он узнал Ладжевича.

Потом послышался смех, человек смеялся так, словно его щекотали. И пение: «Вздыхал, волочился, а девица осталась невинной! За что дурака отходили дубиной? Э-э-э-х!»

Павел узнал смех Филипповича.

Несколько мгновений Исакович оставался, как завороженный, в постели. Вслед за пением в открытую дверь балкона влетел булыжник и разбил умывальник возле кровати. Павел бросился, как был, голый, весь измазанный мазью фельдшера, на балкон и громко, по-сербски, осыпал их отборной извозчицкой бранью.

Он слышал, как кто-то выбежал из-под балкона, перескочил через стену сада, захохотал, и снова послышался голос Ладжевича:

— Нету, Павел, цыплятинки без палок! Как нет раков без мокрых штанов! Выходи, курва!

Пока Исакович наспех, как попало, одевался, натягивал сапоги и совал в голенище нож, все стихло.

По улице мимо стены прокатил экипаж, и вдалеке смолк, точно собачий брех, хохот.

Больше Исакович не ложился.

Еще солнце не взошло, как, расплатившись по счетам, он спустился к приехавшему за ним экипажу.

Заспанный трактирщик кланялся и просил прощения за то, что доломан после стирки не высох, что красный ментик грязный. Исакович, словно сбросил змеиную кожу, оставил ментик Гульденпергу.

Таким образом, Павел Исакович укатил сломя голову из Вены в воскресенье, вернее в понедельник, девятнадцатого сентября, как можно понять из письма, сохранившегося в семье после смерти его больного родственника. Но, возможно, эта дата относится к его приезду в Буду? Фраза не совсем ясна. Точно только то, что был это день великомученика Трофима.

А по католическому календарю второе октября.

Исаковичи отмечали этот день, как день их ангела-хранителя.

В Киеве русские не раз допытывались у капитана Исаковича, почему он так спешно покинул австрийскую империю и Вену и каким образом это ему удалось? Допытывались и родичи.

Исакович говорил об этом сбивчиво, но при этом ни разу не помянул Божича.

Австрийская империя, дескать, страна просвещенная, недаром она в центре просвещенной Европы, а Вена красивый город. Веселый. Счастливый.

Армия Австрии, союзника русских, сильная.

Единственное, что ему там не понравилось, так это разница между венскими дамами почтенного возраста и старухами сербками. Между австрийскими пожилыми господами и сербскими дедами. Наши бабки считают, что старость от бога и негоже сетовать на то, что уходишь в иной мир. У венок наоборот: каждая карга хочет жить сто лет, быть молодой, красивой, оголяться и иметь кавалера. Каждая хочет вернуть былую юность и снова стать хорошенькой. В их лицах нет ни смирения, ни доброты наших старух, они глотают какие-то эликсиры и ставят клистиры, которые якобы омолаживают. И старики в Вене не многим лучше. Тоже наряжаются, румянятся и отправляются на охоту за молодой дичью! Тоже хотят жить без конца!

Удлинить свой век!

Омолодиться!

Некоторые даже говорят о том, чтоб родиться заново!

Когда Павел все это рассказывал о венках и венцах в Киеве, русские над ним смеялись, говоря, что так же ведут себя и русские в Санкт-Петербурге.

А братьям Павел с грустью говорил, что нисколько не жалеет, что распрощался с просвещенной Австрией, где оставил стольких родичей, кумовьев и земляков!

До сих пор они думали: все сербы одинаковы, все сыновья одного народа, «привилегированного» народа. Но в Вене он понял, что это не так. Есть среди них и майоры, и коммерсанты, и картежники с подстриженными усами, и бабники, и обжоры, есть свиньи, подлизы, а наравне с беззаветными храбрецами найдется немало шляп и невероятных трусов. Несколько раз он говорил Юрату:

— Мои соплеменники в Вене, толстяк, научили меня различать добро и зло! Благородство и низость! И отныне, если придется идти куда бы то ни было в темноте со своим единоплеменником, спину свою ему не открою, пойду задом! Вот так-то, мой любезный братец!

В общем-то, Павел Исакович мало что мог рассказать о престольной Вене. Еще меньше о людях, которые там жили. Город как город! Видел точь-в-точь такого же гнедого, как у кума Малиши. Рассказать же о том, что видел свою Луну, которая плясала в Темишваре на канате, не посмел, да и желания не было.