Переселение. Том 2

Когда в тот первый день они вместе вышли к посетителям, Исакович не знал, чему больше удивляться: осанке Вишневского, либо тому, как он себя держит, его изысканной речи, любезности, эрудиции. Вишневский знал Вену и Санкт-Петербург, знал географию, знал венгерских графов, знал седловины Карпат, ему было ведомо все, о чем бы ни заходила речь. О Кейзерлинге он сказал, что у того вечный насморк. О Волкове, что у него умер отец. О Трандафиле, что у него жена — сущий дьявол. А Темишвар описывал так, словно побывал в нем только вчера.

Павлу он сказал, что будет рад видеть его у себя за столом. Меньше десяти человек у него никогда не обедают. И потому не все ли равно, одним больше, одним меньше.

Вот каков был этот, по уверению Трандафила, неграмотный человек!

Когда Исакович спросил, где бы он мог поселиться в ожидании братьев, Вишневский обещал позвать почтмейстера Хурку. Хоть тот и австриец, но пользуется его полным доверием и может выполнить любое поручение: Хурка знает, как найти дом, какая погода на Дукельском перевале и когда следует через него переходить, как раздобыть женщину.

Вишневский пригласил Павла на ужин.

Исакович извинился, сказав, что смертельно устал после дороги.

Вишневский ответил по-русски, хоть и понял, что Павел этого языка не знает:

— Вам нужно отдохнуть. Летами я стар, но сердцем молод!

После чего велел позвать почтмейстера Хурку.

Токайский почтмейстер, бледнолицый, тихий, как аптекарь, маленький человек из низшего сословия в черном костюме, с глазами навыкат, пришибленный и услужливый (он все время кланялся), в тот же день отыскал подходящий для Павла дом.

Дом этот раньше принадлежал магистрату.

Три года тому назад в нем жил стряпчий с молодой женой и малым ребенком, которых он однажды ночью, вероятно в приступе безумия, убил.

Дом сдавался за бесценок.

Когда они остались наедине, Хурка рассказал Павлу, что Вишневский — человек добрый и просвещенный, вежливый, предупредительный. Только вот до женского пола большой охотник. У него, мол, в доме гарем целый. Четыре жены. И все писаные красавицы. Две вот-вот разродятся, и он их никому не показывает. Одну, черненькую, представляет как жену — от нее у него сынок. Другую, блондинку, выдает за сестру жены. Первую он купил у мужа, который переезжал в Киев. Вторая якобы девица, но горничная уверяет, что и та ждет от него ребенка.

— Вы же видели, капитан, какой он красивый?

Исакович сказал почтмейстеру, дескать, видел, но тем не менее такое поведение он считает недостойным офицера.

Лишь после того, как Павел устроился в нанятом по дешевке доме магистрата, он понял, насколько хорош этот дом. Вытянувшись фасадом вдоль подножия горы, он глядел окнами на теперь уже скошенный луг. Перед домом раскинулся сад, в нем было полно роз, аллеи были увиты виноградными лозами, увешанными гроздьями ягод.

Исакович долго сидел на крыльце. Светила луна.

Первую ночь Павел спал в комнате, которую намеревался отдать Петру и Варваре по их приезде. Ему снилась Евдокия. В полночь, однако, он проснулся точно в бреду или в горячке — от собственного дикого вопля. Ему померещилось, рассказывал он потом, будто его схватила за горло чья-то холодная рука и стала душить. Он с трудом дотащился до окна и отворил деревянные ставни. Весь в холодном поту, он огляделся — никого не было. Но, как позднее вспоминал Павел, он мог бы поклясться, что в комнате кто-то был.

Когда Исакович рассказал о своем кошмаре Хурке, почтмейстер просил ничего не говорить об этом Вишневскому. Кто знает, что связывало Вишневского со стряпчим, убившим свою молодую жену и ребенка, но Вишневскому никто никогда не смеет заикнуться об этом преступнике.

На другой день у Вишневского за ужином присутствовали его жена и свояченица. Та, которую Вишневский представил своей супругой, была жгучая, стройная брюнетка, перегоревшая красавица, похожая на цыганку. Павлу она сказала, что родилась в Мохоле и фамилия ее Бирчанская. Вишневский прибавил, что она вдова умершего по дороге в Россию молодого лейтенанта. И что сам он женился на ней в Киеве.

Та, которую Вишневский назвал свояченицей, была блондинка с необычайно пышным бюстом, нисколько не походившая на сестру. Она тоже уверяла, что она Бирчанская и что жених ее служит в русской армии.

У нее были красивые светло-серые глаза. Все это напомнило Павлу семью Божичей, и он подумал, что его соплеменники меняют страны и города, но не меняют своего образа жизни и своих нравов.

С самого начала Исакович держал себя с ними холодно.

Было ясно, что женщины — не те, за кого себя выдают, и не такие, какими себя выказывают, но было также ясно, что между ними царит полное согласие. Они расхваливали жизнь в России, Киев, Петербург, и особенно то, как прекрасно устроены сербы-поселенцы в России.

Исаковича они предупредили, что Вишневский неохотно говорит по-немецки, на родном языке объясняется слабо, но русским владеет хорошо. Поэтому они стараются говорить только по-русски, хотя плохо его знают и часто забывают слова.