Переселение. Том 2

Павлу же Исаковичу вся церемония учения и парадного смотра казалась скучной, смешной и глупой. Он слышал все вопросы и наставления Костюрина, которые окружавшие его офицеры повторяли, точно слова Евангелия. Костюрин представлялся ему педантом, деревянной куклой, а его учения — игрой в солдатики. Кроме того, Павла раздражало, что в его вопросах звучал мальчишеский задор, словно задавал он смешные загадки, особого смысла в которых Павел не видел.

Хотя досточтимый Исакович и был самоучкой, он был не глуп и в последнее время о многих военных проблемах раздумывал не меньше седовласых мужей. Подобно пастухам и крестьянам, что часто удивляют образованных людей своими вопросами и суждениями о звездах, человеческой жизни и смерти, Павел размышлял не только о своем переселении в Россию и о судьбе своих братьев, но и о великих мира сего, о том, как устроена жизнь в целом, почему его народ так несчастен? В чем состоит надежда людей? Отчего столько неправды на свете? Почему столько горя в жизни Трифуна, Петра и Юрата?

Особенно задевала его склонность Костюрина видеть вокруг себя угодливые, подобострастные лица. Павел совсем по-другому воображал себе общество, окружавшее генерал-губернатора Киева.

Брат Юрат Павлу показался в тот день мешком на лошади. А ответы Трифуна — комедией.

Павел краснел, его слушая.

Он помнил о том, что рассказывал Вишневский о Костюрине, и отлично понимал необходимость создания такой русской армии, какую требует Коллегия, то есть создания многочисленной пехоты, состоящей не из парадных гренадерских Санкт-Петербургских полков, а из сотен тысяч крестьян, огромной армии русских мужиков. Исакович сознавал, что азиатская пика — слабое оружие против французских гренадеров и прусской пехоты, которая дает залп каждую минуту. Но, будучи в душе кавалеристом, он не мог согласиться с ликвидацией конницы.

Когда Костюрин спросил, видел ли он маневр, который проводил Юрат Исакович, Павел попросил перевести его превосходительству: сирмийских гусар учили, что французская атака конницы на пехоту и парадный неторопливый марш на ее ряды могут напугать детей, а не солдат, которые готовы умереть, но с места не сойти. Он слыхал, что в последней войне случалось противное: пехота беглым шагом шла в атаку на конницу. Маневр Юрата ему не понравился.

Костюрин улыбнулся и спросил, а как бы нападал он? Пусть откровенно скажет. Для того и смотр. Каждый выходец из чужеземной армии может поделиться своим опытом. И каждого должно выслушать.

— Сирмийские гусары, — сказал Исакович, — и в Венгрии и в Австрии нападают лавой, подобно урагану. Они больше не вооружены копьями, их оружие — сабля. Пистолет лишь вспомогательное оружие в стычках за знамя и уличных боях. Пехота идет в атаку, не останавливаясь. Таких атак не выдерживали лучшие егерские полки. Пехотинцы пробивались сквозь завесу дыма от залпов. Но конница в прошлую войну все еще оставалась царицей полей! Он видел гусар, которые одним взмахом сабли сносили человеку голову. Видел гусар, которые, на полном скаку миновав едущих навстречу всадников, оборачивались и правой рукой наотмашь отрубали саблей голову, как волосок бритвой. У меня в эскадроне были люди, с легкостью рассекавшие человека пополам! Если мне позволят, я покажу атаку сирмийских гусар, которые сейчас находятся в русской армии.

Костюрин крикнул Шевичу, чтобы тот передал капитану командование полком.

И велел Павлу начинать. Он-де тоже кавалерист и разделяет мнение капитана, однако сомневается, что между тем, что показал Георгий Исакович, и тем, что покажет капитан, будет большая разница. Коллегия утратила веру в кавалерию, хотя она составляет треть русской армии. И желает создать артиллерию и многочисленную пехоту по прусскому образцу. Но как бы там ни было, он, по крайней мере, послушает, как командует капитан по-русски. Хотя бы это.

Исакович поскакал к полку Шевича, а Костюрин снова уселся и завел разговор с Витковичем. Этот смотр для него был не только развлечением, но и поводом вспомнить прошлое и посмеяться анекдотам.

Он решил еще подождать и поглядеть на маневр Павла Исаковича, будто это был театральный номер.

Для Костюрина Павел в тот день был явной забавой. Серб, приехавший в Россию с кучей соотечественников, а разгуливает по Киеву как павлин. Вдовец, надеющийся, что в России его ждут богатство и слава!

В ту пору в Россию нередко приезжали славонцы и венецианцы с графскими титулами, купленными в Рагузе. Они женились на русских княжнах и обзаводились белыми жилетами с бриллиантовыми пуговицами.

Однако в Санкт-Петербурге вскоре догадались, что купленные в Рагузе графские титулы — поддельные и вся эта шушера — шпионы на службе Дании, Швеции, Франции и Венеции.

Ни в чем подобном Костюрин Павла не подозревал.

Но он считал его соглядатаем Австрии, человеком, который не может забыть свою императрицу и для которого Вена — центр мира.

Поскольку все чувствовали, что маневр Павла Исаковича — последний номер дивертисмента в программе этого дня, уже терявшая терпение толпа офицеров возле помоста вновь повеселела.