Переселение. Том 2

— Величайшая благодать и счастье, — продолжал он, — что у России в мире есть тайные друзья и братья, о которых она и не подозревает. Я глубоко уверен, что Трифун Исакович будет с честью служить в Ахтырском конном полку, куда отправится заместителем командира, после того как устроится на новом месте. Земли для поселения Исаковичам уже отведены и утверждены, почва там плодородная, чернозем. Зеленый чудесный край на Донце.

Место называют Раевка!

Трифуна, одетого в неприглядный старый русский мундир, нельзя было в тот день назвать элегантным, и все-таки загорелая шея на фоне белого жабо, хмурое лицо, большой нос, усищи, высокий рост и русская белая кокарда на треуголке придавали ему вид настоящего воина.

Он стоял перед Костюриным, расставив ноги и вытянувшись, и смотрел на него своими большими водянистыми глазами стального цвета, устало и опустошенно. И никак не мог понять, почему на первых же шагах с ним так внимателен и любезен этот вельможный и, в общем-то, строгий человек.

Тем временем Костюрин велел ему снова сесть на коня. Он хочет, чтобы офицеры послушали, как Трифун прекрасно командует по-русски.

Трифун побежал к лошади, вскочил на нее и начал с гусарами учения так, словно никуда и не уезжал с темишварского ипподрома.

Он громко и хрипло выкрикивал русские команды.

После каждой Костюрин только кивал головой.

Когда он закончил, Костюрин снова позвал его на помост и спросил:

— А какова будет ваша команда, если вы наткнетесь на кавалерию, которая окажется вдвое сильнее, чем ваш отряд?

Трифун, намотавший себе на ус рассказ Живана Шевича о том, что Костюрин требует, чтобы всегда нападали, заорал:

— В атаку!

— А какова будет ваша команда, если при захвате Киева, среди горящих улиц, вы наткнетесь на гренадеров? — задал Костюрин новый вопрос и улыбнулся.

Трифун снова заорал:

— В атаку!

— Хорошо, а если появится арти…

Не дожидаясь окончания фразы, Трифун снова рявкнул:

— В атаку!

Костюрин подошел к нему и громко засмеялся:

— Правильно! Такие офицеры нам нужны!

Офицеры гренадерского полка за спиной Костюрина подталкивали друг друга локтями и тихонько хихикали. (У них было заведено внезапно спросить у своей жены, или на балу, или во время кутежа: «Ну, князь, какова будет ваша команда?» Об этом Живан Шевич и рассказывал Исаковичам.)

В самом конце учений, когда Костюрин уже собирался на обед — полдень давно миновал, Виткович напомнил ему о Павле Исаковиче, который стоял в толпе офицеров перед помостом.

После скачек с препятствиями Виткович гордился Павлом.

Бригадиру хотелось также выдвинуть родича, которого он считал рассудительным, весьма воспитанным офицером и ценил как приемного сына своего родственника Вука Исаковича.

Костюрин велел Павлу сесть на лошадь и показать, что ему нравится и что, по его мнению, он хорошо усвоил из австрийской муштры.

Павел побежал, вскочил на лошадь и подъехал к помосту.

Он, единственный среди Исаковичей, хотя такого приказа и не было, взял свою лошадь. Это был вороной жеребец, которого он купил у татар на ярмарке на Подоле. Костюрин с удовольствием оглядел жеребца.

В тот день Павел надел новую русскую форму — собственно, она была не русской, ее наспех раздобыли в штаб-квартире Витковича, и все-таки великолепную.

Черный, напоминавший французский фрак Костюрина, мундир, узкий в талии и обтянутый в плечах, с крыльями ниже бедер, с широкими отворотами, обшитый тесьмой, и высоким воротником, который поднимался под самую косицу. В серебряном шитье были и рукава. На голове у него была треуголка.

Павел был в лосинах. Под черным мундиром белело шелковое жабо.

Тускло поблескивали два ряда серебряных пуговиц.

На фоне черного ворота лицо Павла, усы и вьющиеся, цвета спелой пшеницы кудри отливали старым золотом. У Исаковича были голубые глаза, но сейчас они казались синими, цвета фиалки, а черты лица — жесткими, немилосердными, словно он смотрел в тот день в глаза смерти.

Костюрин удивленно взирал на Исаковича.

А Павел, спокойно и уверенно гарцуя на лошади, был точно с картинки.

Костюрин неправильно оценил Исаковича. От Вишневского он получил нелестную характеристику: Павел Исакович якобы надутый австриец, гордец, игрок, человек вздорный, да еще и спит со служанками.

Однако Волков, а вернее Кейзерлинг, всячески рекомендовал этого капитана, и Костюрину не хотелось его ни обижать, ни обходить вниманием. Генерал был хорошим наездником, и он никак не предполагал, что Исакович так блестяще проведет скачку с препятствиями. Он думал, что капитан — простак, выходец из крестьянской семьи, человек завистливый, не умеющий ни танцевать, ни петь, знающий одни карты. Нельзя сказать, чтобы Костюрин невзлюбил Павла, но у него сложилось мнение о нем, как о дерзком болтуне, который хочет выставить себя знающим, а на самом деле всего лишь слепой петух, что иной раз и набредет на жемчужное зерно.