Переселение. Том 1

И вот эта ядреная селяночка с черными косами, всегда чистенькая и веселая, утопая с вытаращенными глазами в болоте, ощутив весь ужас смерти, вдруг и в самом деле увидела в воде перед собою Аркадия. Он лежал, раскинув руки и ноги, мертвый, в траве и иле, такой, каким был в тот вечер, далеко у Штукштадта, когда двое крестьян наткнулись на него, непогребенного, схватили за ноги и за руки и бросили в Рейн. При этом она чувствовала, что между нею, еще живой и теплой, и мертвецом — непроходимая пропасть. На самом деле то, что Стана видела в ту ночь, было лишь плодом ее воспаленной фантазии, отблесками лунного света на траве и воде, по которой она, визжа и крича, ползла на четвереньках. Первая жертва войны, Аркадий давно уже не лежал в реке, течение отнесло его под вербы, под такие же вербы, что росли у него на родине.

Несчастный слуга Исаковича, весь в клубах пара, валившего от его милых лошадей, уже два месяца шагал впереди всех тех, кто направлялся домой. Он вылез из воды, восстал из мертвых и, белый, точно молодая акация в цвету, ковылял по чужбине, появляясь на больших дорогах, по которым проходил живым вместе со своим полком, где его находили пьяным, отставшим от части, а то и в женском платье.

Вонючий, как хлевы и свинарники, в которых он вырос, слуга Исаковича сохранил в себе такие тончайшие призрачные, как лунное сияние, нити, связывавшие его с жизнью, что жена его и на самом деле могла почувствовать, будто он возвращается к ней в ту осеннюю ночь. Она искала его взглядом там, где его не было, и ей казалось, что она видит его.

Ленивой походкой, подремывая на ходу, Аркадий в ту ночь действительно входил в село с противоположной стороны, время от времени сквозь нос что-то бормоча свинье, которую гнал еще с Печуя. Прозрачный, пронизанный лунным сиянием, он был так далек от всего того, что происходило этой ночью в селе, что жена в смертельном ужасе только и смогла учуять его, как старый знакомый запах, и увидеть лишь призрак давно ушедшей тени.

Появившись на горе над селом в ту минуту, когда женщины, а за ними Ананий, напуганные, разбегались с могилы Дафины, Аркадий мирно гнал свинью к своей лачуге под шелковицей.

Никто не мог его увидеть, и никто его не увидел, даже собаки, завывая, уступали ему дорогу.

Когда у околицы свинья остановилась, он, сонный, споткнулся об нее и растянулся во всю длину. Потом мертвый Аркадий лениво поднялся, так лениво, что вскоре опять на ходу задремал, и, бормоча себе под нос, пошел прямо к своему дому. Останавливался он только у конюшен, с наслаждением вдыхал запах лошадей и прислушивался к ударам их копыт.

Наконец, весь белый и прозрачный, он подошел к своей лачуге и нисколько не рассердился, обнаружив любовников жены, один из которых спал полуголый на лежанке, где прежде была его постель.

И нисколько не огорчился, услышав плач ребенка, напротив, весело заплясал, вышагивая за своей свиноматкой.

Несмотря на все вопли и крики, село в эту ночь спало крепко, и никто не видел ни Аркадия, ни всех тех оборотней, о которых на другой день Ананий столько рассказывал.

Полумертвого Анания обнаружили на плетне усадьбы Исаковича. Старик что-то невнятно бормотал про Аркадия, который якобы явился ему и сказал, что больше не вернется.

Наутро, когда обезумевшую от ужаса и кошмаров Стану привели домой, Аркадий шагал уже по пашням вдали от скотных дворов и конюшен Исаковича, бормоча ласковые слова лошадям, невидимый и безвестный, прозрачный и легкий, как дым после битвы.

Спустя несколько дней, когда село успокоилось после всех невероятных событий той ночи, с войны вернулся подлинно живой человек, первый, кто вернулся на самом деле.

Секула, пономарь Исаковича, с обезображенным лицом, с ободранной на голове кожей, без глаза. Пришел он плача.

В селе будто все сошли с ума от его рассказов и голосили с утра до вечера. Плакали старики, плакали молодые. Ананий всем на удивленье первый пожалел его и подарил ему овцу. «Украл я ее у тебя, — сказал он, — и возвращаю во имя отца и сына и святого духа!» И прибавил еще, что нельзя воровать и нельзя убивать.

Нога, по которой он хватил топором, болела все сильнее, и Ананий ходил по селу, возвращая одному овцу, другому лошадь, а третьему мякину — все, что он наворовал за весну и лето.

Когда пришло известие, что Вук Исакович жив, а с ним и многие другие, что, перезимовав на чужбине, все они весной вернутся, в селе, крестясь и целуясь, ударили в бубны, заиграли, заплясали под свирели и зурны и все на радостях напились допьяна. Гул стоял над широко разлившимися водами, болотами и топями.

Прошел день-другой, и повалил снег, завыла метель.

X Беспредельный голубой круг. В нем — звезда

Зима тысяча семьсот сорок четвертого года была длинной и суровой. Разбросанный по городкам и бедным селениям Верхнего Пфальца Славонско-Подунайский полк страдал от метелей и стужи.