Переселение. Том 1

Переплыв уже на рассвете Тимиш, он устремился к Тисе с такой быстротой, словно за ним гнались турки, как было под Белградом.

Солнце стояло уже высоко, когда он, держась за гриву лошади, переплыл Тису. Бачка, как он рассказывал, будто вертелась перед глазами, так он по ней летел. И порой представлялась звездным небом, порой морем душистых трав, порой — бесконечной пустыней. А он, пересаживаясь с одного коня на другого, скакал по большим зеркалам луж, скакал даже по ночам, хотя луна была уже совсем на ущербе.

Так, полный страха, мчался он, точно тень, сквозь ночной мрак, удаляясь все дальше, и передохнул лишь, когда услышал громкое кваканье лягушек и увидел перед собой Дунай. Потом ехал уже спокойнее, держа все на север, голодный, одинокий, с какой-то полубезумной улыбкой на устах, и честил на чем свет стоит всех и вся. Одинокий всадник еще более одинок, чем одинокий пешеход. Исакович и днем и ночью скрывался в зарослях ивняка, никогда не заезжал в села. Только по вечерам он приближался к полевым кострам, особенно когда видел у огня одни только силуэты женщин. Они встречали его испуганными взглядами, потому что он походил теперь скорее на разбойника, чем на ротмистра иллирийского гусарского полка. И руки у них дрожали, когда они протягивали ему печеную тыкву или хлеб.

Хотя женщины не понимали его, как и он не понимал их, они давали ему поесть, стараясь спрятать ужас, рождающийся в глазах людей при виде убийцы. И долго потом глядели ему вслед.

Женщины эти знали, что обычно такие люди, насытившись и погревшись у костра, затем совершают дикое насилие. Но этот всадник уезжал, не трогая их.

По Кумании Исакович ехал только но ночам. Утром же забирался в заросли верболоза: ему все чудилось, будто на горизонте появилась конная погоня.

Так в укрытии он и проводил весь день, слыша лишь глухой стук копыт своих украденных и изголодавшихся лошадей да биение собственного сердца.

Он совсем обессилел от голода, от приступов рвоты из-за сырой тыквы, которой питался, и от грязи. Павел Исакович приуныл и, бранясь, вспоминал жития святых — самую в те времена распространенную среди православных, даже офицеров, книгу.

Ругал он про себя и Гарсули и при этом скрипел зубами, как Трифун.

И все же твердо решил во что бы то ни стало добраться до графа Бестужева.

Его благородие Павел Исакович был из тех людей, что часто встают с левой ноги. Черные, как тучи, думы одолевали его.

На шестой день после побега Исакович в лучах заходящего солнца увидел впереди пештский паром: то было как светлое видение после долгого кошмара.

Оставляя в лозняке загнанных лошадей, он посмотрел на них с грустью, как только что глядел на высившиеся по другую сторону реки и облитые розовыми отблесками вечерней зари горы Буды. Там, неподалеку от колокольни расциянской церкви, стоял дом достопочтенного купца Георгия Ракосавлевича. Уже отойдя от брошенных лошадей, едва живой от усталости, больной, нечесаный, грязный, с лихорадочно горящими глазами, Павел оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на них: ведь они спасли ему жизнь. Теперь это были замученные и охромевшие клячи, разбитые, как корабли после жестокой бури; в полном изнеможении, неловко расставив ноги, они стояли, обнявшись по-лошадиному, — положив друг другу головы на шеи. Подобно всем настоящим кавалеристам, Павел считал лошадей одухотворенными существами. И ему было жаль этой двухголовой тени, которую он оставлял в сумраке.

В ту пору возле парома постоянно кишмя кишел народ — были тут и прохожие, и торговцы, и лодочники, и мужики с бабами.

Вдоль берега стояли палатки, в этот час уже освещенные.

Цыгане-медвежатники отдыхали рядом со своими медведями. Фокусники глотали огонь и шпаги. Перед трактиром на бочке, стоявшей под шатром, итальянцы-акробаты выделывали необычайные трюки: сын стоял вниз головою на голове у отца.

Исакович какое-то время покрутился в толпе, и ему чуть было не удалось переехать на другой берег на пароме, битком набитом монахинями из Богемии, которые везли огромный деревянный крест, увешанный кованными из железа терновыми венками. Когда они проходили, люди опускались на колени. Поднявшись на паром, монахини уткнулись в молитвенники, чтобы не видеть, что творится под шатрами. А там и в самом деле творилось черт знает что!..

Гребцы на пароме уже опустили было весла в воду, когда кто-то спросил Исаковича, что он тут делает, кто он такой и куда едет. Потом его с бранью прогнали.

Но Павлу все-таки удалось перебраться через реку после того, как он, прикинувшись бродягой, начал перетаскивать в большие лодки бочки каких-то турецких купцов. Купцы в белых чалмах и огромных красных тюрбанах смотрели на него удивленно, но из лодки не прогнали и не спросили, кто он и куда едет, не окликнули они его и на будайской стороне, когда он, выгрузив товар, вдруг сорвался с места и побежал. Только молча с недоумением поглядели ему вслед.