Перерыв на жизнь

в болото, потому что не знал, что лучше – поговорить или помолчать, а ей все равно плохо. Ей плохо! Она просыпалась среди

ночи от очередного кошмара и спрашивала: «Кто ты?», но хуже всего слышать от нее: «Кто я?». От этого вопроса у Геры

внутренности холодели. Для нее такая путаница несколько секунд длилась, а он после такого ночь не спал. Но в этом она не

виновата. В этом виновато дерьмо в обличие человека, валяющееся у его ног. У*бок этот виноват. Это он ее такой сделал. И

должен за это ответить. Думал: увидит, кожу с него собственными руками сдирать будет, но не прикоснулся. До тошноты

противно.

Если бы его спросили, согласился бы он потерять Раду, пожертвовать проведенным с ней временем и избавить ее тем

самым от всех страданий, он бы, не раздумывая, согласился. Пошел бы на все. Он бы и жизнью своей пожертвовал, если бы

это избавило ее от всех ужасов. Да только его жизнь сама по себе ничего не стоит.

Гера кивает одному из своих людей и отходит в сторону, гулко стуча каблуками по полу пустого склада, куда они перевезли

прыткого малого. Тот усаживает пленника на стул, пристегивает руки за спиной наручниками, открывает шампанское и

заливает содержимое бутылки ему в глотку. Он, захлебываясь, глотает пенящуюся жидкость, икает и давится. Отрыгивает

благородный напиток вместе с кровью и остатками какой-то пищи.

— Ты, п*здец, как маленький прям, — брезгливо кривится Гера и отворачивается. — Не понравилось? Это самое лучшее

шампанское. Самое дорогое и самое вкусное. А тебе не нравится. Какой ты привередливый, — язвительно и равнодушно

говорит он. — Может, закусывать надо было?

Когда человек Гергердта разбивает пустую бутылку, насильник начинает плакать. Но Гера не слышит его воя и невнятных

оправданий, что это все ошибка, а он ничего не делал, он только смотрел. Гера слышит только звон битого стекла, который

эхом проносится по помещению.

— Впечатлительный, — усмехается мужчина и продолжает, сидя на корточках, методично бить монтировкой по холщевому

мешку, в которую была завернута пустая тара. Превратив содержимое мешка в мелкую крошку, он ссыпает все в миску.

— А теперь будем ужинать, — оскаливается Гера, берет из рук своего человека ложку и загребает битое стекло. — Будем

закусывать. Рот открывай.

* * *

Вот уже час Рада просто молчит. Курит и молчит. Кажется, это самое разумное решение. Валера время от времени пытается

завязать разговор, и Дружинина, по достоинству оценивая его попытки быть с ней вежливым, улыбается. Но эта натянутая

улыбка не затрагивает ее глаз. Помощник Гергердта смотрит на часы, и Рада, ловя его нервный взгляд, снова подносит

сигарету к пересохшим губам. Курить не хочется, но она затягивается. Сладкий, приятный вкус, который обычно остается на

языке после затяжки, сейчас отвратительно противен; легкие забиты дымом; в груди ощущается тугой ком. И все-таки с

сигаретой Рада чувствует себя спокойнее. Сигарета как будто помогает сохранить невозмутимо-отстраненный вид.

За время отсутствия Артёма ей так и не удалось придумать, что сказать ему. Стоит ли вообще выяснять какие-то

подробности? Или сделать вид, что ничего не произошло? Именно так и нужно сделать, кричит разум. И Рада, захватив со

стола пепельницу, нетвердыми шагами уходит из кухни. Ее слегка покачивает, но не потому, что она слишком пьяна. Нет,

лучше бы, конечно, наоборот, но голова ясная. Это все от напряжения. Она неловко садится на подобие дивана, что стоит в

гостиной. Вставляет наушники в уши и находит на телефоне радио с динамичной музыкой. Включает телевизор и бездумно

задерживает взгляд на цветном экране...

Твердой рукой Гергердт поворачивает ключ в замке и открывает дверь. Шагает за порог с осторожностью, будто не в

собственную квартиру заходит, а пробирается в чужую. Прислушивается, словно ждет взрыва или автоматной очереди, но до

слуха доносится лишь звук работающего телевизора. Медленно расстегивает куртку, жестом отправляя Иванова прочь. Ему

нужна Рада. Видеть ее.

Когда его высокая фигура вырастает около дивана, Дружинина вздрагивает, дергает проводки наушников и переводит на

него взгляд. Сама не шевелится, сидит в скованной позе, вцепившись в края дивана и чуть ссутулившись. А глаза ясные,

живые, в них ни капли хмеля, ни тени безумия. Они ждут, глаза. Рада ждет. Его реакции, первых слов. Самые важные —

первые слова, то, что он скажет, как начнет разговор. А Гера молча поворачивается и уходит. Его безразличие срывает

клапан на сосуде, в который она с таким трудом упрятала свои бушующие эмоции. Не в силах в одиночку справиться с этим

всплеском, Рада бросается за Гергердтом.

— Ты мне все время говорил, что у тебя дела... — с придыханием начинает она.

Артём поднимает тяжелый взгляд, впрочем, не собираясь отвечать на эти взрывные реплики. Стягивает куртку с

несвойственной ему напряженной медлительностью. Обходит большой стол и кажется ему, что если Рада остановится чуть

ближе, то услышит, как скрипят его зубы, и грохочет сердце. Почувствует, как горит его тело. Он держится в стороне,