Перерыв на жизнь

лицом сигарету, как свечку,

— Знаешь, я же экзамены в универе кое-как сдала. На тройки. Я училась в Петербургском государственном. А диплом

защитила на «отлично», ну, потому что он уже написан был. И рецензия была. — Тут она вздрагивает, перехватывает

сигарету, держа между указательным и средним, и переводит рассеянный взгляд на Гергердта. На его хмурое потемневшее

лицо. — Я курить начала, потому что надо было с траликов спрыгивать. Голова совсем не работала, а мне голова нужна.

Аспирантура же... Кандидатская… — усмехается она. — Вот. Курить и начала. Не для успокоения. Не успокоят меня

сигареты. Просто надо было привычку новую найти. Механическую, что ли. Заменить одно действие другим. Сигарета вместо

таблетки. Думаю про таблетку — достаю сигарету. Понимаешь? Так и отучилась. О-о-о, как меня ломало… — Глубоко

затягивается. — А в инструкции написано, что транквилизаторы не вызывают привыкание. На тех, которые я пила, так было

написано. П*здят все! — Взрываясь хохотом, хлопает Геру по плечу и закашливается дымом. Продышавшись, затихает,

словно забывая, о чем говорила минуту назад. — Бросить курить ни разу не пробовала, не знаю, смогу ли. А без таблеток,

знаешь, как страшно было, знаешь? Не передать. Я в квартире собственной боялась. В комнате закрывалась на замок.

Попросила отца, чтобы замок в мою дверь врезали. Я у них жила, у родителей. Закрывалась на ночь. И днем, бывало. Год

просидела в своей комнате. Я и телевизор. Потом поступила в эту долбаную аспирантуру, а то маман испереживалась, что

вся жизнь под откос. Два года проучилась и бросила. Нахера мне эта кандидатская? Вот скажи, Гера, нахера мне диплом

кандидата экономических наук? — спрашивает она и замолкает. Точно и правда ждет, чтобы Гера ответил. Но тот не

отвечает. Застывает на ней напряженным взглядом. И сам застывает, как камень. Недвижимо сидит, кажется, и не дыша. Ей

вдруг от его ледяного спокойствия становится уютно. Придерживаясь рукой за стену, она сползает ступенькой ниже. Садится

рядом с Артёмом. Придвигается, прижимаясь к его теплому боку. Глядя на сигарету, продолжает: — Я много не помню.

Наверное, если бы все помнила, то вены себе вскрыла. А так не смогла. Смелости не хватило. Трусиха я, — тяжело

выдыхает, распрямляет ноги, трет свободную ладонь о бедро. Потом снова подгибает колени, сжимаясь в комочек.

Опускает голову. Упирая локоть в колено, прикрывает глаза ладонью и переходит на шепот: — Не помню я сколько их было.

А жених мой… не хочу даже его имя вспоминать… только один раз в больницу пришел. И все. Но я его понимаю. Зачем ему

такие проблемы? Зачем я ему такая… Он даже про беременность не знал, я ему сказать не успела. А потом… зачем потом?

Блин! — ругается, случайно стряхивая пепел на джинсы. Дует на коленку. — Психологи говорят, что это защитная реакция –

частичная потеря памяти. Я ходила к психологу. Несколько раз. — Все дует и дует на джинсы. — Мама меня водила. А потом

я вернулась из Питера, снова стала жить с родителями и уже не пошла. Не хочу все это переживать еще раз. Не могу. —

Наконец, оставляет в покое свое колено. — Когда один или два насилуют, понимаешь, сколько их… а когда больше… не

различаешь уже… три, четыре… я не помню, — отрывисто шепчет она, перескакивая с мысли на мысль. Снова прячет глаза

под ладонью и говорит громче: — А те уроды, Гера, — это не быдло какое-то. От них дорого пахло, как от тебя. Дорогим

алкоголем и дорогим парфюмом. Они так развлекались. И им за это ничего не было. Я от удара по голове сразу потеряла

ориентацию, потом меня куда-то утащили, увезли… в какую-то квартиру. Наверное. Запомнила только номер автомобиля, я

же по циферкам спец, запечаталось в голове и все. Я по запаху могла их отличить. Но я же не собака. Это к делу не

пришьешь. Они меня на части разодрали, матку мне наизнанку вывернули, а им за это ничего не было. Ни-че-го. Врачи

сказали, что я вряд ли смогу забеременеть. А я и не хочу. Я жить не хочу, зачем мне ребенок. — У нее начинают дрожать

руки. И вся она дрожит. Прижимает сигарету к губам, затягивается. — Я все ждала, когда это кончится. Не верила. Мне

казалось, что все вокруг сошли с ума. Ничего не произошло, просто все вокруг сошли с ума. Разве со мной могло такое

произойти? Даже когда лежала на больничной койке под капельницами… когда не могла есть и пить, не могла голову

оторвать от подушки... разговаривать… я не верила... и все ждала… думала, вот сейчас закрою глаза, засну, а проснусь, и

все исчезнет. Все кончится. Все будет как раньше, а я буду здоровой. Но оно не исчезало, не кончалось. И не кончилось.

Никогда не кончится.

— А родители… знают? — единственное, что спрашивает Гергердт сломленным глухим голосом. Он так и не прикурил свою

сигарету.

Она почему-то смеется.

— Да, конечно, — снова шепчет. — Папа замкнулся. Он чувствует себя виноватым. Потому что не уберег. Ну и просто

потому, что он тоже мужчина. До сих пор не знает, что ему говорить и как говорить. А мать считает, что виновата я сама.

Потому что хорошие девочки не ходят по ночным клубам. Особенно, если они беременные, — произносит последнее звонко и