Перелом. От Брежнева к Горбачеву

— На этих днях,— сказал он, — предстоит встреча руководителей делегаций СССР и США на стокгольмских переговорах. Давайте отложим утверждение директив и вернемся к этому вопросу с учетом итогов их встреч.

Так, отметил я про себя, значит, удалось — таки Александрову объяснить Генеральному что к чему. Но тут встрял Громыко и твердо сказал:

— Константин Устинович, указания надо утвердить сейчас. А то получится так, что американцы первыми внесут свой документ, а мы не успеем.

Я обомлел. Американцы внесли свой документ еще в январе, а сейчас апрель. Лихо же играет министр. И только потом дошло — играет — то он беспроигрышно. В этом зале только Ковалев да я, ну, может быть, еще Александров, знают, как все обстоит на самом деле, но ведь никто не скажет. Правила такие.

Политбюро единогласно утвердило указания.

О РАЗНИЦЕ МЕЖДУ ЮПИТЕРОМ И БЫКОМ

Посол Джеймс Гудби прилетел в Москву в тот же день 26 апреля ближе к вечеру. В течение двух дней в особняке МИД на улице Алексея Толстого проходили консультации.

Сигнал, который он привез из Вашингтона, сводился к тому, что США готовы обсуждать некоторые из предложенных Советским Союзом политических мер доверия, в частности, обязательство о неприменении силы, если и с советской стороны будет проявлено желание к согласованию конкретных мер в военной области. Пояснение американского посла не оставляло сомнений: имеется в виду все тот же пакет натовских предложений, хотя Гудби заметил, что не все из них, очевидно, приемлемы для Советского Союза. Мы поняли это как намек — здесь может быть торг.

Я доложил о результатах этих переговоров министру и сказал, что позиция, с которой приехал Гудби, в целом повторяет то, о чем писал Рейган советскому Генсеку 16 апреля. Поэтому американцам можно было бы ответить в том же ключе, что и итальянцу Андреотти. Это позволило бы обозначить возможные контуры стокгольмской договоренности и направить переговоры в деловое русло. Но Громыко презрительно скривил губы и пробурчал:

— Нет, то, что мы говорим европейцам, вовсе не нужно повторять американцам. Мы должны говорить с ними на разных языках.

— Но ведь то, что вы сказали Андреотти, — попробовал возражать я, — им уже хорошо известно. Информация в НАТО налажена отлично. Почему же мне не сказать то же самое Гудби?

— Молодой человек, — прервал он меня. — Вы историю Древнего Рима изучали?

— Да,— ответил я.

— И какие у вас были оценки по этому предмету?

— Отлично.

— Странно. Тогда бы вы должны знать разницу между Юпитером и быком.

И потом после некоторого раздумья.

— Пусть в натовских лабиринтах ходят различные сигналы. Так даже лучше — это вызовет у них брожение... Поэтому на предложение американца Вам надо отреагировать жестко, но так, чтобы это не смазало их подвижек в отношении неприменения силы и в то же время не звучало как согласие обсуждать все их технические меры.

Тут же у него в кабинете был подготовлен ответ, который гласил:

«Согласие США обсуждать вопрос о неприменении силы могло бы означать проявление реализма, хотя и запоздалого. Однако они обуславливают это согласие обсуждением известных натовских предложений. Такая увязка неуместна и противоречит здравому смыслу».

Через час я зачитал этот текст своему американскому коллеге, несколько разбавив его рассуждениями о значении договора о неприменении силы для самих Соединенных Штатов. Он воспринял это нормально.

Итак, внешне позиции по— прежнему выглядели непримиримо. Однако по сути дела был сделан первый, может быть, даже самый важный, шаг к компромиссу и к достижению в конечном счете стокгольмских договоренностей. Если раньше Советский Союз хотел обсуждать только политические, а США — только военные меры, то теперь они, хотя и с оговорками, выразили готовность рассматривать и то, и другое. Противостояние политических и военных мер было фактически преодолено.