Перегрузка

Ним вновь ощутил острый приступ горя. До сих пор слезы удавалось сдерживать; сейчас, когда рядом никого не было, он дал себе волю. По щекам побежали два ручейка. Отчаянно хотелось сделать для Уолтера хоть что-то, пусть даже совсем эфемерное. Помолиться? Ним попытался вспомнить «Кадиш скорбящих» – иудейскую молитву, которую время от времени слышал на поминальных службах: ее в присутствии десяти других иудеев обычно произносил ближайший родственник. Губы беззвучно задвигались, с трудом выговаривая слова на древнеарамейском: «Йитгадал вейиткадаш шемэ раба. Беалема ди вера хирутэ веямлих малхутэ…» Дальше он не помнил – и насколько же абсурден его порыв.

В жизни Нима случались моменты, когда он, как сейчас, инстинктивно тянулся к вере, стремясь ощутить себя частью своего народа. Но эта дверь была для него закрыта. Путь к религии, по крайней мере к активно практикуемой, ему отрезал отец, Исаак Голдман, приехавший в Америку из Восточной Европы, – юный иммигрант без гроша в кармане и пламенный социалист по убеждениям. Сын раввина, Исаак решил для себя, что иудаизм и социализм несовместимы, и отверг религию предков, чем разбил сердце родителям. Даже сейчас, в восемьдесят два года, он не переставал высмеивать иудейское Писание: «Скучный треп Авраама с Богом и дурацкие выдумки про избранный народ».

Ним вырос, принимая выбор отца как данность. Семья Голдман не отмечала священные праздники – Песах, Рош ха-Шану, Йом-Кипур; теперь уже третье поколение, Лия и Бенджи, дети Нима, росло в отрыве от еврейского наследия и культуры – так бунт Исаака против традиций аукался вновь и вновь. Предполагалось, что у Бенджи не будет бар-мицвы, и Нима порой одолевали сомнения: положим, для себя он определился, но имеет ли право лишать детей пяти тысяч лет иудейской истории?

Задумавшись о семье, Ним вспомнил: он так и не предупредил Руфь, что задержится допоздна. Он потянулся под приборную панель за радиотелефоном – эту роскошь обеспечивала компания, она же и оплачивала счета. Дождавшись ответа телефонистки, назвал домашний номер. Раздались гудки, затем детский голос:

– Резиденция Голдманов, Бенджи Голдман у аппарата.

Ним улыбнулся. В этом был весь Бенджи, такой аккуратный и организованный в свои десять лет, в противоположность Лие – та, хоть и старше его на четыре года, была ужасно безалаберной и на телефонные звонки отвечала небрежным: «Але!»

– Это папа. Звоню из машины. – Семья знала, что это значит: говорить одновременно нельзя, надо делать паузы после реплик. – Дома все нормально?

– Да, сейчас нормально. Только свет отключали. – Бенджи хихикнул. – Ну, ты, наверное, знаешь. Папа, все часы я подвел.

– Молодец. Да, про отключение знаю. Дай трубку маме.

– Тут Лия хочет…

В трубке послышалась возня, потом голос дочери:

– Привет! Мы по телику новости смотрели. Тебя там не было. – Она говорила с осуждением. Дети привыкли, что от лица ГСС по телевизору выступает отец. Вдруг, если его не будут показывать, Лию станут меньше уважать друзья?

– Прости, так вышло. Слишком много всего навалилось. Позови маму к телефону.

После очередной паузы он услышал тихий голос Руфи:

– Ним?

Он нажал кнопку приема:

– Целую ораву надо от телефона отогнать, чтобы тебя услышать.

Не прекращая разговора и держа баранку одной рукой, он перестроился. Мелькнул дорожный указатель: до поворота на Сан-Рок оставалось полторы мили.

– Потому что дети рвутся поговорить? Просто они в последнее время редко видят тебя дома.

Руфь никогда не повышала голос, ее слова всегда звучали мягко, даже когда она его упрекала. Про себя Ним признавал, что упрек справедлив. Зря он вообще поднял эту тему.

– Ним, мы слышали про Уолтера и остальных. Сказали в «Новостях». Это большое горе, я соболезную.

Она говорила искренне: Руфь знала, как близко они дружили с шефом. Она хорошо чувствовала такие вещи, пусть даже во многом другом они с Нимом расходились все дальше и дальше. Не сказать, что они стали относиться друг к другу враждебно, – совсем нет. Руфь, спокойная, невозмутимая Руфь никогда такого не допустит, убеждал себя Ним. Он видел ее мысленным взором: сдержанная, собранная, мягкий взгляд серых глаз полон сострадания. Чем-то похожа на Мадонну. Очень привлекательная женщина, Руфь отличалась и подлинной внутренней красотой. В такой момент она, конечно, рядом с Лией и Бенджи: разговаривает с ними, объясняет им все как равным. Ним всегда уважал жену, особенно за то, какой матерью она была их детям. Просто их брак стал… неинтересным. Скучным. Про себя Ним сравнивал его с гладкой дорогой в никуда. И было что-то еще – может быть, следствие их общей неудовлетворенности. В последнее время у Руфи появились какие-то свои дела, о которых она предпочитала не рассказывать. Несколько раз Ним звонил, ожидая застать ее дома, – и не заставал. Она вроде бы отсутствовала весь день, а от объяснений позже уклонялась. Неужели завела любовника? Не исключено. Интересно, сколько времени пройдет и как сильно они отдалятся, прежде чем возникнет какая-то определенность, какой-то открытый конфликт…