Передний край (ЛП)

  «Просто, как я могу, это это. Пациент идет в театр, хорошо? Для начала им вводят внутривенный анестетик, но это не продлится дольше первых нескольких минут. После этого вдыхают смесь кислорода и анестезирующих газов. Что они делают, так это усыпляют пациента, притупляют все болевые ощущения, полностью расслабляют мышцы. Сейчас изредка, слава богу, не слишком часто, но бывает, работает только миорелаксант».

  Догерти сделал паузу на некоторое время, переводя дыхание, давая время Резнику осознать последствия.

  «Итак, — сказал Резник, чувствуя, как что-то похожее на тошноту подступает к низу живота, — пациент лежит там, не в силах пошевелиться, и все это время…»

  "Точно."

  "Иисус!"

  "Ага."

  «Когда такое случается, они все чувствуют?»

  «Не обязательно, не всегда. В большинстве случаев, вероятно, нет».

  "Но иногда?"

  Догерти кивнул.

  — Во время самой операции?

  Он снова кивнул. «Прямо через это».

  «Не в состоянии двигаться».

  — Или кричать.

  Резник думал о том, что случилось с Амандой Хусон, с Флетчером, с самим Карлом Догерти.

  «По крайней мере, я мог бы это сделать», — сказал Догерти. Он улыбался, но не воспоминанию.

  — Не то, о чем транслируют, не так ли? — сказал Резник.

  Догерти поморщился и подался вперед, побуждая Резника перегнуться через него и расправить подушки. «Когда я был в Штатах, одного приступа анестезии было достаточно, чтобы возбуждать судебные иски, как будто они выходили из моды. Все от заведующего больницей до уборщицы. У нас пока не так, но с распространением частной медицины мы к этому придем».

  — Ты хочешь сказать, что это плохо? — спросил Резник. «Компенсация в таких случаях».

  — Абсолютно нет, но это делает скрытную от природы профессию еще более скрытной. Вы же знаете, каково это — пытаться получить прямой ответ от консультанта в лучшие времена».

  Резник кивнул, налил ему рибены, щипал горсть винограда и поблагодарил за помощь. "Как насчет твоих родителей?" он спросил. — Как они справляются?

  На мгновение Догерти закрыл глаза. «Моя мама приехала пару дней назад. Я был в худшем состоянии, я не знаю, знала ли она, что происходит. Я даже не уверен, что она знала, кто я такой. Я имею в виду, она назвала мое имя и тому подобное, но через двадцать минут после того, как она пришла, она снова была в пути. Он мягко улыбнулся. «Я предполагаю, что она думала, что все это было большой ошибкой».

  — А твой отец?

  «Дела довольно хорошо, учитывая. Приходит каждый день, сидит целый час, ест мой виноград… Резник виновато проглотил последний, косточки и все такое. «… мало говорит, но тогда я полагаю, что он никогда не говорил».

  Резник отодвинулся от края кровати и поднял руку на прощание.

  — Как насчет Пола? — спросил Догерти. — Он все еще подозреваемый?

  — Я так не думаю.

  — Если он этого еще не знает, то, если ему расскажут, это может ему очень помочь. Ему тоже все это нелегко».

  — Хорошо, — сказал Резник, — ты прав. Я прослежу, чтобы это было сделано». Когда он вышел из бухты, обойдя тележку с чаем, в его желудке отчетливо заурчало. Он задумался, каковы шансы попробовать новый сэндвич-бар на Бридлсмит-Гейт, прежде чем доложить Скелтону.

  Войдя в больницу с группой других студентов-медиков для одного из визитов в палату, вкусной маленькой эпизиотомии, которую нужно было рассмотреть и обдумать, Ян Кэрью заметил Резника, узнал его сзади и замедлил шаг, не желая напоминать. инспектор его присутствия. Одно дело эта бестолковая маленькая женщина-полицейский; Резник, как он предположил, был совсем другим.

  Случайность не собиралась сводить его так близко к Саре Леонард, и, поскольку визит официально закончился, а студенты начали расходиться, Кэрью поднялся на лифте в палату, где, как он знал, она работала. Через крайние двери он увидел ее, перегнувшуюся через кровать какого-то старого чудака и хохотавшую; Кэрью мог видеть только свет в ее глазах, темное открывание рта, но не слышать звук. Так просто пройти мимо, идти в ногу с ней, когда она шла обратно по палате, с красивыми словами на ухо. Нет. Не сейчас, сказал он себе. Не сейчас: подождите, пока придет время.

  Тридцать пять