Перед половодьем

— Н-да-с, подвезло вам, подвезло. Достойно удивления: неофит в этой области, если можно так выразиться, и вдруг — представьте себе, прямехонько вальдшнепа. Твердость руки! Завидная меткость!

— Ну, ну! — улыбнулся студент, — чего там. Дуракам счастье, — знаете поговорку, так вот…

— Как можно, Леонид Алексеевич! — укоризненно ответил фельдшер. В данном случае, простите меня, ваша поговорка не уместна. Вы человек образованный, с интеллигентным складом мышлении, так сказать, какой же дурак, помилуйте.

— Да я себя за дурака и не считаю! — лениво отозвался студент, — этакий вы чудак, все всерьез принимаете.

Фельдшер переменил тон на назидательный:

— Потому рассуждаю так, что словам придаю многозначительное значение. Слово такая вещь, что иной раз убьет хуже ножа, хуже обуха. Да-с! Не воробей, вылетит — не воротишь. Это я так, безотносительно к нашему разговору. Понимаете?

— Понимаю.

— Знаете, Леонид Алексеевич, — фельдшер глухо кашлянул, — я, можете себе представить, атеист, индивидуум лишенный веры в разумное существо, координирующее наши волевые поступки. Да-с, бог — это я, иного не признаю, а умру — и прах мой могу пожертвовать даже на салотопенный завод. Все равно… Но слову придаю бо-ольшое значение. Простите, что назойливо напрашиваюсь на разговор, а только сейчас такое пессимистическое настроение.

Студент почувствовал себя неловко:

— Пожалуйста, пожалуйста, я вас слушаю с большим удовольствием… Лишь бы не отстать от дяди Семеныча.

— Не отстанем!

Фельдшер перекинул ружье за другое плечо.

— Можете себе представить, читал я Библию, и там слова: «Вначале бе Слово» — весьма замечательно сказано, и из-за этого гибнем. Слово — это душа каждого поступка. Да-с, именно душа. Но, представьте себе, всегда случается так — слово сказано, а дело еще не наступило, а когда наступит дело, от слова остались одни воспоминания. Сперва из ружья вылетает дым и огонь, а грохот позднее, и никогда вместе.

— Ну, и что же? — заинтересовался студент.

— А то, что через это погибнем.

— Не понимаю.

— Но представьте себе, Леонид Алексеевич, следующую картину. Некоторый человек, положим, моих лет, а мне 38, живет с женой десять лет, и от нее у него дети. Да-с… И сошлись они, муж да жена, по взаимности. Он ей сказал: «дорогая моя»! — и она ему то же. Можете себе представить?

— Ну?

— И вот через десять лет оказывается, то было слово. Встречается он с другой женщиной, тоже замужней, и видит, что любит-то ее, а жена, была только десятилетним словом. И лишь теперь наступило истинное дело… Хе-хе-хе! А у мужа и жены детки… Н-да-с! Ведь, поздно?

— Что за чушь вы городите! — нетерпеливо оборвал речь собеседника студент. — Ей-богу ничего не понимаю.

Фельдшер опять перекинул ружье и плаксивым голосом пробормотал:

— Не понимаете? Очень жалко, Леонид Алексеевич, что не понимаете. Т-тубо, Цезарь, п-паршивый черт, чего под ноги лезешь!..

Студент ускорил шаг и у конца просеки настиг Семеныча.

— Эва, дорога вот! — сказал мужик, зевая.

В небе уже висела огромная, красная, как медь, луна. Из лесу неслись соловьиные трели. Необыкновенно мягким, опьяняющим был весенний воздух. Студенту, измытарившемуся в городе и кое-как выбравшемуся на неделю в гости к дальнему родственнику попу, хотелось втягивать, пить этот воздух, чтобы запастись им надолго-надолго.

Горбатая дорога сползала к речке, через которую был перекинут мост.

— Постоим! — попросил студент дядю Семеныча. Семеныч согласился. Студент облокотился на перила и заглянул в журчащую между камнями воду. Откуда здесь эти глыбы гранита? Быть может, они нанесены сюда еще в ледниковый период. И потом — какие высокие берега у этой речонки. Да в них поместилась бы целая Волга! Очевидно, в древности здесь протекала великая река. Однако, черт возьми, жизнь-таки двигается!

— Вот что, дядя Семеныч, не хочешь ли ты покурить? Хороший ты человек, ей-богу, — а ружье у тебя дрянь, нужно тебе отдать справедливость.

Дядя Семеныч ответил: «благодарствуйте»! — и осторожно вынул заскорузлыми пальцами из портсигара папироску.

— Что ж, теперя и покурить можно. Глянько-сь, туман подымается.

Река дымилась. Белый, как вата, туман наползал на отлогие берега. В нем где-то невдалеке кричал коростель.

Дядя Семеныч сел на перила моста и задумчиво сплюнул.

— Строют дома и всякую чертовщину… Подумаешь! На кой шут?.. Жили и без городов. Всех бы их в хайло чертово. То-то народ дохлый пошел. Взять тебя, Леонид Алексеевич. Ведь, тля-тлей, волосы-то отрастил длинные, что у дьякона, а дать по грудям хорошенечко — и дух вон. Жил бы в деревне завсегда, на охоту ходил да парное молочко пил — и дело бы другое. Так нет, — скучно в деревне, в город хочется.

Подошедший фельдшер возразил:

— Ты этого не в силах понять, Семеныч. Город — сосредоточие интеллигентности, соль земли, так сказать. Вы на меня не сердитесь, Леонид Алексеевич? Извините, пожалуйста. Поделиться думами с другою, так сказать, индивидуальностью повлекло, а вы как раз не в настроении.