Пепел

– Испанец, – кричал он дурачась, – но здешний отец-настоятель! Не велика как будто птица, а ведь вот. поди ты, хозяин и хранитель всего этого винного погребка. Воздайте, варвары, хозяину по заслугам! Ни единой капли мы не выпили тайком. Не пожелал нам отец святой добровольно показать сокровища, которые берег тут столько лет, что ж, пришлось нам поучить его вежливому обхождению. Теперь он вежлив уже, как истый француз. В этом вот бочонке малага, которой уже полсотни лет…

Рев восторга огласил церковь. Цедро веселился наравне со всеми промокшими и прозябшими солдатами, хотя не разделял их чувств. Церемония переноса бутылей и фляг действительно его очень позабавила. Если бы солдаты сто крат хуже бесчинствовали, он, вопреки голосу сердца, счел бы это любопытным, достойным внимания и особенно для них характерным. Ему так хотелось пить, что он, кажется, готов был отдать несколько лет жизни за одну из этих пузатых, покрытых плесенью фляг. Он так ужасно устал, так измучился в дороге, семь потов сошло с него напоследок, когда он постиг всю тяжесть труда вьючной лошади, познал ее страданья и даже, пожалуй, чувства, и сейчас на каменном полу ему было холодно и мерзко. Сырость пронизывала его до костей.

Юноша окидывал усталыми глазами плиты пола. Сам он лежал рядом с мраморной плитой, длина которой была больше человеческого роста. На ней было высечено неуклюжее изображение рыцаря в доспехах, с мечом в сжатых руках. Лицо с плоским носом, панцирь и ступни – все было давно стерто подошвами и каблуками набожных прихожан, обращено в пыль и вынесено вон неисчислимым множеством ног, которые на протяжении столетий попирали гордого рыцаря. Сейчас от него остался лишь след, подлинный прах, свидетель тленности всего земного. Дальше лежали плиты, на которых буквы, как и этот воитель, канули в вечность. Около надписей сбоку были круглые железные кольца для поднятия надгробных плит. Из-под этих-то плит и тянуло пронзительным, сырым холодом могилы.

Кшиштофу стало невмоготу. Он положил на каменный пол свое седло и пику, повесил рядом с престолом плащ и уздечку. Юноша смешался с толпой. Между кострами трудно было пройти, так как всюду на разостланных плащах, коврах, ризах, мантиях, сукне для парадного балдахина лежали люди. У алтаря образовалась плотная толпа солдат, «со страхом и верою приступавших» к бочонку с вином. Солдат в мантии раздавал чаши. Стоя поодаль у одного из костров, Кшиштоф грелся, сушился и оглядывался по сторонам. Аппетит его дразнило приятное шипенье поросенка, поджариваемого на штыке. Юноше стыдно было попросить кусок, но от голода у него просто живот подвело. Солдаты искоса на него поглядывали. Они стали недовольно перешептываться и сдвинулись у костра так, чтобы не дать ему подойти. Цедро гордо посмотрел на них и ушел с поднятой головой в сопровождении все более и более громогласного урчанья в животе.

Загудел орган, на котором кто-то заиграл залихватский вальс. В одном из приделов образовалось нечто вроде танцевального зала. Танцевали там чрезвычайно оживленно, сопровождая танец немыслимыми телодвижениями. Особенно отличался один гренадер. Он танцевал, нежно и галантно держа в объятиях большого поросенка. Это он изображал, будто кружится в безумном штирийском танце, унося в объятиях красивую и гибкую девицу. Правой рукой гренадер крутил поросенку хвост и щипал его, тот омерзительно визжал, а танцор старался успокоить его боль страстным любовным шепотом. Солдаты ржали.