Пепел

Струя крови, стон, предсмертный крик растоптанного врага, и конец. Непобедимый уланский полк много раз уже топтал так целые толпы. Кшиштоф не раз уже отмывал в волнах Эбро значок своей пики, когда от засохшей арагонской крови он становился заскорузлым и одноцветным. Он не раз уже вплавь переправлялся через мелкую летом реку. Много раз он носился по равнинам левого берега в чудной долине реки Гальего, бегущей с Пиренеев, чтобы влиться в воды Эбро тут же за стенами Сарагосы.

В этих походах Кшиштоф за шесть недель много раз уже объехал кругом древнюю Цезарею-Аугусту.[509] Он видел ее с возвышенности Кастельяр, с высот плоскогорья Пласенсья, с юга со стороны Торресилья и с востока, с равнины Валь-де-Осера. Взору его открывались бесчисленные башни: высокая маковка собора дельСео; громады монастырей – францисканского в центре города; на правом берегу Уэрбы, за воротами, которые называются Квемада, – Сан-Хосе; на юге – четырехугольного замка инквизиции Кастель Альхаферия; на западе перед воротами Кармен – капуцинов, а на самом берегу реки – круглые купола и стрельчатые башни Нуэстра Сеньора дель Пилар.[510]

Хорошо виден был мост, соединяющий предместье Арраваль с главными улицами города, доходившими на юге до площади Сан Энграсия и ворот того же названия; широкая впадина между темными зданиями в форме буквы С – это была Калье дель Коссо, самая значительная центральная часть которой с францисканским монастырем и сумасшедшим домом образовала удлиненную площадь, спуск за зданием университета вел к Пуэрта дель Соль, а верхняя часть переходила в рыночную площадь и за монастырем Сан Хуан де Лос Паньетес кончалась узкой уличкой, которая вела на берег реки Эбро.

Польских улан манил и пленял этот угрюмый город. Сарагоса не была крепостью, так как ее окружала только низкая стена высотой примерно в десять футов с плохими воротами. Они видели как пятнадцатого июня войска в первый раз пошли на приступ Сарагосы, как атаковали город второго июля, как овладели подгородной возвышенностью Монте Торреро и захватили капуцинский монастырь. Они были при яростном штурме монастыря Сан Хосе, видели, как его обороняли, как он был предан огню.

Уланы столкнулись с небывалой храбростью, с железной стойкостью. Они понимали уже, что пред ними не офицеры и солдаты, не буйная толпа, которая бросается врассыпную под натиском обученного батальона, а народ, который фанатическая преданность родине обратила в армию. Командующего этими народными массами не назначали «верхи». «Верхов» вообще не было.

Вождем, по единодушному и единогласному решению масс, становился самый умный, самый отважный и самый упорный. Если он плохо обдумал дело, не обеспечил успеха, неудовлетворительно выполнил задачу, неумно распорядился, повел атаку на врага слабо и нерешительно, одним словом, не стоял насмерть, как требовала воля народа, его судили на месте, и собственные подчиненные, приставив своего осужденного командира к стене, простреливали ему пулями сердце. Так погиб полковник артиллерии Песино, так погиб комендант крепости Синко Вильяс и другие. Защитники города не были разделены на регулярные части. Это были дружины, собранные и спаянные гением вождя. Чем более выдающимся был этот гений, тем многочисленнее был и отряд. Командиры отрядов не подчинялись собственно никакому верховному командованию, они исполняли приказы свыше лишь постольку, поскольку признавали их целесообразными. Однако все как один подчинялись вождю, которым по воле народа стал Дон Хосе Палафокс.[511]

Когда польские уланы стояли на горах и смотрели на угрюмый город, он казался им живым и близким. Они любили стоять так целым отрядом и подолгу смотреть на него… Нередко и Кшиштоф Цедро останавливал коня и погружался в задумчивость. Сердце разрывалось у него от дум, руки дрожали, в душе вспыхивала ярость, а с уст срывался злобный крик: «И ты должно сгинуть, виденье! Не будешь ты стоять у нас перед глазами, проклятый призрак! Против дисциплинированных, регулярных, обученных каре ты выставляешь свою гордую волю, силу своей кичливой анархии! Ха, ха! Ты должен погибнуть!» Когда из Памплоны перевозили сорок шесть тяжелых орудий, гаубиц и мортир, чтобы начать регулярную осаду, уланский полк охранял этот транспорт от нападения гверильясов во время перевозки его по Арагонскому каналу. Уланы не знали тогда отдыха ни днем, ни ночью. Приходилось все время переправляться вплавь то на ту, то на другую сторону канала. Уланы преграждали путь партизанским отрядам, спускавшимся с гор, дрались с ними в засадах, в скалистых ущельях и в горных долинах. Наконец транспорт был доставлен к Сарагосе, и войска осадили город с запада и юга, то есть от реки Эбро до форта Монте Торреро. Восточная часть со всем предместьем и заречьем осталась свободней.