Пепел

В Калише они с Гайкосем подали прошение об увольнении из тяжелой кавалерии и переводе в уланы. Их долго отговаривали, чинили по службе всякие препятствия, но в конце концов в октябре оба они переехали в крепость Кожле, где находился эскадрон улан, состоявший из старых легионеров. Это была толпа усачей, загорелых богатырей, отчаянных голов, циников и искателей всякого рода приключений. Кшиштофу пришлось дорого дать за право войти в их ряды, проглотить немало обид, прежде чем они его приняли. Старые плуты неохотно принимали в свою среду молокососов, особенно «добродетельных» энтузиастов. Зато для Гайкося они сразу нашли место и обнадежили его насчет скорого повышения в чине.

В начале зимы пришел приказ двинуться из Силезии в Оснабрюк, где была квартира командира полка Яна Конопки.[490] Оттуда войска направились в Вестфалию. В Эрфурте роты, прибывшие из разных мест, получили одинаковое обмундирование и провели в этом городе зиму. Там собрались из разных частей офицеры всех чинов, старые и молодые, служившие когда-то в кавалерии и даже в пехоте. Туда прибыли: Игнатий Фердинанд Стоковский, Ярачевский, Клицкий, Телесфор Костанецкий, Рутье, Прушак, Прендовский, Винцентий Конопка, Августин Пшишиховский, Адам Гупет, Винцентий Валевский, Шульц, Каэтан Стоковский, Гнатовский, который впоследствии был назначен полковым казначеем, Линкевич, Казимеж Танский, Рыбалтовский, Скаржинский, Порыцкий, Фиалковский, Ойжановский, Тшебуховский, Горецкий, Незабитовский, Мошинский, который впоследствии был полковым адъютантом, Лещинский, Петр Долинский, князь Воронецкий, Ягминский, Каэтан Войцеховский, Юзеф Богуславский, Люзиньян, Ян Несторович, Топольчаный, Ягельский, Антоний Шарский, Дзюркевич, Карлович, Ледуховский, Улевич, Амброзии Бораковский, Ростковский, Войцех Добецкий, Ставярский, Корытовский и другие. Среди простых солдат было немало помещиков и мелкой шляхты. Попали туда, между прочим, и оба брата Кулешинские, последовавшие за Гайкосем и Цедро.

Весной тысяча восемьсот восьмого года вновь сформированный полк отправился в дальний поход – в Байонну.[491] Он шел через Готу, Эйзенах, Фу льду, Ганау, Мец-на-Мозеле, Шарлевиль, Париж, Ле-Ман, Алансон, Бордо, Дакс. Переправившись в конце апреля через широкие воды Гаронны под Лангоном, миновав песчаные поля Гюйенны и Гаскони, леса пробкового дуба у Рокфора и каштановые рощи у Мон-де-Марсан, полк вступил на унылые, навевавшие сон песчаные поля департамента Ланды. Пехота плыла на лодках и плотах по реке Адур, которая катит свои воды по левую сторону древнего тракта, ведущего на Тарта и Дакс. Конница медленно подвигалась по тракту. Скучная это была дорога, ни один ландшафт не веселил взор.

Кшиштоф Цедро за долгий кавалерийский поход от берегов Немана до берегов Гаронны загорел, поширел, раздался и окреп духом. В серой и грубой солдатской массе он перестал существовать как личность, замкнулся в себе и стих. Все время он был как будто беззаботен, весел, добродушен, занят солдатскими делами. На деле же он ехал в полнейшем одиночестве. Переходы совершались ночью. Когда перед наступлением сумерек раздавался сигнал: «На конь!», когда эскадроны садились в седла, полк собирался, строился в колонну и медленно пускался в путь, Кшиштоф начинал жить.

Устав за день от чистки и ковки лошадей, осмотров, которые производили вахмистры, починки амуниции, эскадроны крепко спали в седле. Спали люди, закутавшись в плащи от холода весенней ночи, спали на ходу и кони. Нога за ногу плелся сонный полк по обсаженным тополями дорогам «благословенной» Франции. Засыпая, мягко таял апрельский день, серо-голубые просторы полей медленно-медленно тонули в волшебном сумраке. Спускалась тихая ночь, одевая тьмою отдаленные домики с серыми каменными стенами, колокольни, фермы и городки, старинные замки и леса. Земля мало-помалу как бы погружалась в небытие, словно прожитые годы, словно грезы, развеянные действительностью. Лишь прозрачный воздух, еще полный звуками едва смолкшей песни жаворонка, яркостью зеленей, едва подернутых мглою, свидетельствовал о том, что было. Резкий сырой ветер приносил с полей легкую струю аромата фиалок, и юноша невольно улыбался, вдыхая его, и не мог заснуть. Шумели бесконечные аллеи тополей, уже одевшихся молодыми листочками, уже трепещущих новой жизнью, и шептали песню о вечной славе. Их шелест пронизывал душу.