Пение птиц в положении лёжа

Третий, Лёша, милый тонкий интеллигент, в пиджаке и чуть ли не при галстуке, но с расстёгнутыми манжетами, был уже в дугу пьян. Но держался на ногах, был романтичен и корректен.

Они терпеливо взяли в руки наши грабли, Алёше досталась лопата, и стали убирать пляж. Иванов аккуратно грёб тростник и замаскировавшиеся под него хабарики, с вкраплением пробок и огрызков. Петров отлынивал, отвлекаясь галантной беседой. Алёша вырывал ямки и закапывал кучки дерьма глубоко в песок. Делал он это, надо отдать ему должное, удивительно интеллигентно, со сметкой рационализатора и изобретателя, проявляя недюжинный глазомер. Периодически он воздевал глаза к прозрачному беззвездному небу: «Бедная мама, если бы ты видела, чем сейчас занимается твой сын!» Или это не он говорил, а Иванов — не помню, но кто-то из них произносил это.

Через пару часов пляж был убран. Мужчины достали портвейняшку и Фауста — так назывался любимая доза Петрова — красное дешёвое вино в крупной чёрной бутылке. Молодые люди зашли в нашу хибарку. Петров уложил как-то своё крупное тело молодого моржа на девичью узкую кроватку моей Руру. Иванов и Алёша присели вежливо у столика.

Наша девичья задача состояла в том, чтобы ложными посулами отвести пьяных мужчин подальше в тёмный лес от нашего светлого гнезда. Мы предложили пойти на дачу к папе Алёши, которая была где-то неподалёку. Они согласились. По дороге сильно липли, воняя портвейновым перегаром. Липли к значимым и незначимым частям тела. Мы их похлопывали, одёргивали, но завлекали дальше, в глубь леса. Вдруг из сумерек белой ночи вышел милиционер во всей амуниции. Сделал под козырёк. «Куда идёте», — спрашивает. Мы, по-девичьи измученные свалившейся на нас обузой, попросили почти по-детски: «Заберите их от нас, пожалуйста!» Призыв был понят буквально. Милиционер что-то передал по рации. На следующем повороте дорожки засверкала и заулюлюкала милицейская машина с клетчатыми окнами для перевозки опасных двуногих. Пьяный Иванов вдруг проявил удивительную прыть. Он метнулся к берёзе, спрятался за неё, стройную, но покачивание за стволом его выдавало, потом, как заяц, запрыгал бешено и скрылся во тьме. Алёша был беззащитен и доступен. Его погрузили и увезли.

Нам было немного стыдно. Было видно, что эти парни не причинят нам вреда, особенно Алёша. И ему-то досталось больше всех. В дальнейшем узнали — увезли в вытрезвитель, обдали ледяным душем, после чего он заболел воспалением лёгких, а также на работе и от папы был страшный скандал. Мы вернулись домой, в домик. Нашу безопасность сопровождал молоденький милиционер Федя.

Дома ждал сюрприз. На девичьей постельке Руру спал и храпел богатырским сапом Петров. Федя пытался его разбудить палочкой. Безрезультатно. Оставил в покое.

Светало. Захотелось, почему-то, поужинать. Федя надел передник на форму и стал чистить картошку. Фуражку не снимал.

Вдруг раздалось поскрёбывание в дверь. В болотной тине, весь грязный, в дверях стоял Иванов. Увидев милиционера, он весь как-то размягчился и стал делать что-то вроде книксена. Оказывается, тогда, во тьме, он, как змей, уполз по мелким придорожным канавам на хорошей скорости от властей, а теперь, к утру, по какому-то внутреннему компасу, как птицы летят на юг, причалил сюда, в нашу хибарку. Место встречи изменить нельзя… Оказывается, Иванову было чего бояться. Он недавно вышел из тюрьмы. Сидел три раза. За сбитую насмерть его машиной старушку-алкоголичку и два раза — за побег. По неврастении бежал два раза чуть ли не за неделю до освобождения.

Федя не был строг к Иванову. Но торжественная проверка документов всех присутствующих состоялась. Вскоре они оба чистили картошку.

Тут проснулся и Петров. Он изумлённо, как крупный кот смотрит на обнаглевшую мышь, уставился на Федю, размахивающего ножиком недалеко от него. Но взгляд его скоро смягчился. У Петрова не было конфронтации с властью. Только с засасывающей окружающей жизнью.

При более ближайшем знакомстве выяснилось, что любимое хобби Петрова — спаивать сынков высокопоставленных родителей — директоров, секретарей райкомов и т. п. Он липко вступал с ними в дружбу, а потом по-гусарски предлагал им выпить — кто кого перепьёт. Раньше у мужчин для этого были дуэли. В восьмидесятые — водка. Для могучего, чуть ли не двухметрового Петрова, хорошо упитанного сердобольной матушкой, бутылка водки была что слону дробина. Для худосочных, мелких, изящных отпрысков номенклатурной элиты — смертельная доза. Я видела одного молодого человека из хорошей семьи, который, подружившись с Петровым, допился до такого состояния, что не мог говорить — пускал пузыри, как младенец, и лежал, как полено. Таким способом, очевидно, Петров боролся с существующим строем. Губил под корень номенклатурную молодёжь. Подрывал генофонд номенклатуры. Но не всё коту масленица — несколько раз в сильном подпитии терял почти готовую кандидатскую диссертацию по химии. Вроде бы так и не стал кандидатом наук, несмотря на свои выдающиеся способности.