Пение птиц в положении лёжа

Вылез. В воду зашла его девушка. Я подследила её у волнореза, подплыла, вежливо заговорила: «Извините, вашего друга, случайно, не Дима зовут? Дима, из Петербурга?» — «Нет, не Дима, — улыбнулась девушка. — Игорь. Из Саратова».

Двойника потом ещё раз встречала на экскурсии в горах. На вершине скалы у водопада. Так же равнодушно скользнул взглядом…

Зачем? Зачем такое настойчивое напоминание о себе человека, который навсегда ушёл из моей жизни, да и места особого не занимал? Пришелец из параллельного мира? Намёк на умерший и неосуществлённый сюжет?

Другого двойника встретила на Валдае, в мужском монастыре. Так плохо, как тогда, мне никогда не было. Разве что в подростковом возрасте. Когда мир земной истончается, истончается, как дневное небо зимой, выдающее эфемерность голубого небесного одеяла, сквозь которое просвечивают луна и звёзды. Кисея телесного мира становится совсем прозрачной. Кровь стынет в жилах от ужаса, от замогильного дыхания, от сознания хрупкости живого мира, который могут в любой миг отобрать…

И вдруг, во мраке духовном и скрежете зубовном, — входят пять-шесть монахов, и среди них — Сергей. Да, он. Его рост. Его волосы, с лёгкими нитками седины (они должны быть у него сейчас, пять лет спустя). Глаза опущены долу. Не поднимает их.

Шла служба. Он, в строю монахов, сложно передвигался во время службы. Я стояла из робости на одном месте, но сильно потрясённая тем, что вот, ехала, ехала, ехала — для того, чтобы за сотни километров, на острове, встретиться с ним. С тем, которого навязчиво подсунула судьба. Хотя такого не просила. Пыталась избежать не по плечам подарка. А он и тут настиг.

Он глаз не поднимал. Живо стала жестикулировать, гипнотизировать взглядом, вертелась следом за ним, отворачивалась от икон к нему, на 180 градусов. Поднял глаза. Его ресницы. Его голубизна с прозеленью. Его родинки на щеке. Его пальцы. Повернулся другой стороной лица. Нет. Не он. Точно. Не он — у него не было асимметрии лица.

А я-то так распереживалась. Растрогалась. Обрадовалась чуду. Нашёл себя! Боже, как прекрасно! Смирился… Укротил мятущийся дух. Преодолел. Оказался сильным. Настоящим мужчиной. Будет молиться за нас. В келью к нему. Задушёвный разговор. Слёзы, которые не сдержать.

Не вышло. Вспомнила о нём из-за двойника, когда совсем забыла и думать. Помолилась за него. Двойник напомнил и вызвал бурю чувств вокруг того, что могло бы быть прекрасного и чудесного, но не произошло.

О ничем не запятнанной чистоте сюжета

С одноклассницей зашли к однокласснику, благо жил возле Невского. В старших классах его одолевали дамы из журнала мод. Мог бы демонстрировать одежду в журналах. Или сниматься в кино. Киногеничный. Красивая улыбка красивого мужчины.

Поговорили о том о сём. Стали уходить. Подруга выходила первой. Я — второй. В дверях взял за руку. Сказал: «Останься». Внутри пламенел костёр. Сильно пламенел. Я чувствовала своё тайное происхождение из огненного мира. Он не был бесчувственным. Всё уловил. Взял за плечо: «Останься». Говорил, улыбаясь своей фирменной улыбкой, что-то дурашливое и иронизирующее над самим собой, чтобы не быть чересчур правильным и картинным.

У девушек свои принципы. Почему они говорят «нет», когда всё внутри говорит «да»? Почему хотят казаться из другого мира, которого, по большому счёту, и нет. Есть этот, реальный. И наоборот… Никто не знает. Только ангел-хранитель. Или дьявол-мешатель.

Ушла. Мало было у меня таких ночей, как тогда. Хотела Костю. Думала о Косте. Чуть с ума не сошла. Потом и думать забыла. Если бы проявил напористость, позвонил, преодолел робость перед моими мифами.

Потом была встреча с одноклассниками. Сказал ехидно, что знает обо мне многое. Больше, чем надо, знает.

Вскоре прошёл слух — Костя перенёс операцию на мозге. Частично парализован. Не женился. Детей нет.

Потом опять была встреча одноклассников. У него на квартире. Та же мебель. Те же мишки в сосновом бору, в тяжёлой золочёной раме. Но Костя — другой. Седой Костя. Хотя фигура и лицо — те же. Я в голубой кудрявой шубе. Белой чайкой в стаде голубей. Птица иного полёта. Подпольного полёта. Как была белой вороной, так и осталась. Я побаиваюсь их. Они меня. Приблудившегося колибри.

Костя сидит напротив. Молча смотрит. По сравнению с другими — мало изменилась. Несмотря на двух детей. Нечего на меня так смотреть.

Стала уходить. Взял за руку. Молча обнял, поцеловал в губы. Долгий, долгий, очень выразительный поцелуй. Вложил в него всё, что было пережито и не состоялось. Ничего друг другу не сказали. Я ушла. Опять не спала всю ночь. Теперь от слёз.

О постмодернистской смерти

Володя, в последние годы своей жизни, не избегал темы об Обломове, обломовщине, диване. Излюбленные темы русского человека. Говорил близким: «Похороните меня в моём диване. Это будет мой постмодернистский гроб».

Был недалёк от подстерегавшей его истины. На нём, родном, его и зарезали, как неловкий мясник режет свинью. Дело рук какого-то инфернального выкормыша, испарившегося в ночном петербургском тумане.