Печорин и наше время

В сущности, это первый поступок Печорипа, имеющий смысл. Обезоружить убийцу совсем не то, что вмешаться в жизнь контрабандистов, увлечь Мери, похитить Бэлу и даже убить на дуэли Грушницкого. Здесь впервые была реальная цель: бро­саясь в хату, Печорин помогал другим людям. Но думал он при этом вовсе не об этих людях, а о себе и о своем единоборстве с судьбой.

«После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталис­том?» — спрашивает он себя. Так что же, значит, он действи- тсльно уверовал в судьбу, которая сохранила ему жизнь? Зачем тогда было ставить у хаты трех казаков и просить есаула отвлечь убийцу разговором? Уж доверился бы судьбе, как бы она распо­рядилась...

В том-то и дело, что Печорин не отдается судьбе, а вступает с ней в борьбу. «Я люблю сомневаться во всем: это расположенно ума не мешает решительности характера — напротив, что до ме­ня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда по знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!» (курсив мой.— П. Д.). Он верит в судьбу и сомне­вается в этой вере; убедившись на примере Вулича, что пред определение существует, он все-такн стремится проворить это еще раз на себе; он, может быть, и фаталист, но странный фаталист, который не смиряется с предопределением, а идет наперекор ему; он хочет сам распоряжаться своей жизнью, хо­чет действовать. «А он, мятежный, просит бури...»

Повесть «Фаталист» и весь роман «Герой нашего времени» кончается разговором Печорина с Максимом Максимычем. Это не случайно. Мы успели уже забыть о добром штабс-капитане, мы так давно расстались с ним, нас занимали совсем другие лю­ди: слепой мальчик, «ундина», Янко, Мори, Грушницкий, Вера, Вулич — и вот теперь Лермонтов снова возвращает нас к Мак­симу Максимычу: «Возвратясь в крепость, я рассказал Макси му Максимычу все, что случилось со мною и чему я был сви­детель...»

Реакция Максима Максимыча характерна для этого просто­душного человека. Сначала он находит самое житейское, самое бытовое объяснение тому, что произошло: «...эти азиатские кур­ки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем...» Так объясняет Максим Максимыч первое единоборство Вулича с судьбой. Второе он сначала тоже рас­сматривает по-житейски просто: «Черт же его дернул ночыо с пьяным разговаривать!..» Но тут же оказывается, что простой и храбрый Максим Максимыч как раз и есть фаталист. «Впро­чем, видно, уж так у пего на роду было написано!..» — заклю­чает он.

Так кто же фаталист? Вулич, Печорин, есаул, Максим Макси мыч? Или — Лермонтов? Вероятно, каждый по-своему. Но фа­тализм Печорина (и Лермонтова) не тот, который укладывается в формулу: «своей судьбы не минуешь». У этого фатализма формула иная: «Не покорюсь!» — он не делает человека рабом судьбы, а прибавляет ему решимости.

г 8

Герой своего времен»

<4-

Взгляни на этот лик; искусством он Небрежно на холсте изображен, Как отголосок мысли неземной, Не вовсе мертвый, не совсем живой; Холодный взор не видит, но глядит И всякого, не нравясь, удивит; В устах нет слов, но быть они должны Для слов уста такие рождены...

Лермонтове н о его романе написано мно­жество книг. Прочтите некоторые из них — работы Ираклия Андроникова, книгу Эм­мы Герштейн «Судьба Лермонтова», «Ста­тьи о Лермонтове» крупнейшего знатока его творчества Б. М. Эйхенбаума — и вы узнаете, что до сих пор многое в жизни и творчестве странного человека окружено тайной. Мы можем только дога­дываться об истинных причинах и разме­рах ненависти к Лермонтову царского дво­ра; о тайных пружинах дуэлн с Мартыно­вым... Мы можем только удивляться тому, как упрямо не хотели понять его роман даже умные и честные его современники.

Но одни из самых убийственных отзы­вов о «Герое нашего времени» мы можем понять и оценить по достоинству. Этот от­зыв принадлежит Николаю I. Вот что пи­сал император всея Руси в письме к импе­ратрице: «За это время я дочитал до конца Героя... Такими романами портят правы и ожесточают характер. И хотя эти коша­чьи вздохи читаешь с отвращением, все-та­ки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из по­добных личностей... Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего су­ществования на земле?.. Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно ука­зывает на извращенный ум автора».

Попробуем на время забыть, что это писал тот Николай Романов, который от­правил Пестеля и Рылеева на виселицу, Полежаева и Шевченко — в солдаты, Гер­цена и Огарева — в ссылку, Лермонтова — под чеченские пули; который залил всю Россию кровыо и сделал министром про­свещения человека, стремившегося отбро­сить страну на сто лет назад... Попытаемся

понять, чего же хотел от литературы современник Лермонтова, автор частного письма, которое мы читаем.