Читаем Печорин и наше время полностью

«Я приехал на перекладной тележке поздно ночыо. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «Кто идет?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд но казенной надобности, и стал требо­вать казенную квартиру. Десятник нас новел по городу. К кото­рой пзбе ни подъедем — занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!» — закричал я».

Вот он каков,_Х^цш1цлсрмо11Товского времени. Решителен, быстр, смел. Когда мы познакомились с Автором «Бэлы», он пТГйакНВЬ миг понять, почему шесть быков с трудом тащат его тележку, и не умел договориться с извозчиками. Печорин только что приехал на Кавказ, но в нем не заметно никакой неуверенно­сти. Ему объясняют, что есть еще одна квартира, «только... там нечисто»,— он идет без колебаний, «не поняв точного значения последнего слова», а вернее, не задумываясь над ним. Раз ему не открывают дверь, он открывает ее сам, «ударив в нее ногою».

\Ле похож на того Печорина, которого мы видели возле гости­ницы в повести «Максим Максимыч»? На того, который «сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала», «как будто у него в спине не было ни одной косточки...»? Да, не похож. Но ведь в Тамань он приехал задолго до встречи с Максимом Максимычем в гостини­це. Вот, значит, каков он был пять лет назад! |

Как мы помним, Тамань — первый пункт гШпути Печорина в действующий отряд. Он едет прямо из Петербурга, он еще неопытен. Позже, приехав в крепость к Максиму Макснмы- чу, он покажется старому офицеру «таким тоненьким, белень­ким» — значит, и в Тамани Печорин внешне был таким. Но внутренне он собран, в нем нет ни растерянности, ни колебаний, которые были бы естественны в молодом офицере.

Поселившись в хате, где «нечисто», познакомившись со сле­пым мальчиком и заподозрив, «что этот слепой не так слеп, как оно кажется», Печорин и не думает страшиться, остерегаться.

В первую же ночь, увидев, как мимо окна промелькнула тень, он «встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты».

Зачем он встал, зачем вышел, зачем, увидев слепого-мальчи­ка, «притаился у забора»? Какое ему, собственно говоря, дело до чужой жизни, идущей своим чередом?

( Вот чем, перпнтцп щнпп<'к;и;т нас характер Печорина — _fTpflfTMi»M ripHTfV'bHocTbio. Кму все интересно, нее вайГии, 01Г"все цлп1И№ рпнпт!. 'х. iicHooooaaxL—IiILiiiнекий с нал у зи'метил В нем это свойство: «Вы видите человека с сильною волею, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы и дсятсльностию без всякой це­ли»,-- пишет Белинский.

9 Прочитаем «Оиггини* вместе

Спустившись вслед за слепым мальчиком па берег, Печорин услышал его разговор с девушкой:

«— Что, слепой? — сказал женский голос,— буря сильна; Я нко не будет.

Янко не боится бури,— отвечал тот.

Туман густеет,— возразил опять женский голос с выра­жением печали.

В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов,— был ответ.

... Последовало молчание...

Видишь, я прав,— сказал опять слепой, ударив в ладо­ши,— Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни берего­вых сторожей...»

Этот разговор, конечно, заинтересовал Печорина, как и то, что произошло дальше: «...вот показалась между горами волн черная точка: она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно подымаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближа­лась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая!»

Ночь, море, луна, опасность, таинственность — такой фон для событий своей повести мог бы предложить читателям роман­тик Марлинский, и даже молодой Пушкин, и даже юный Лер­монтов. Но в том-то и дело, что у зрелого Лермонтова все иначе; все продиктовано стремлением не к литературной красивости, а к правде.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология