— Отличаются, — Коста прищурился, оценивая взглядом художника. — Тот бархан похож на ребристый гребень, и в цвете больше белого. — Второй пологий, но золотой. Третий — слишком далеко, чтобы разглядеть форму. Но он — серый. Они все — разные. Разная форма, разный цвет песка и по-разному ложатся тени.
И тогда ехавший впереди пустынник обернулся на него первый раз.
Смерил непроницаемым взглядом темных глаз в узкой прорези покрывала, как будто пытаясь понять что-то, и — отвернулся. А после следующей короткой стоянки сбавил ход мохногорбой лошадки, оттеснил охранника Фу и пристроился рядом, бок-в-бок.
И до вечерней стоянки мерно и взвешенно рассказывал о пустыне, делая длинные паузы между предложениями. Как будто Коста ребенок и не сможет усвоить все сразу, и потому надо объяснять очень просто и выдавать информацию маленькими порциями.
И к вечеру Коста уверился, что господин Фу оказался прав. Без сопровождения, объяснений и проводников, он не продержался бы в пустыне и дня.
После сытного ужина, Коста растянулся под пологом, который поставили специально для него — и разглядывал звезды. Усталый. В тепле. Безопасности.
Вдали гортанно и низко закричала птица.
«Ночь — время неясытей» — так сказал ему проводник, и — «время охоты». И постучал пальцем по плечу — там, где был вышит герб рода Фу.
Коста постучал по груди — прямо по центру, где ныло. Непонятно что и почему. Ныло так, что хотелось завернуться в кошму с головой, прячась от обжигающего ночного холода, и…поплакать. Чем дальше они уезжали от дома Фу, тем больше ныло в груди. К вечеру ему даже стало казаться, что без карт и светила, он может просто по ощущениям внутри сказать, в какой стороне осталось поместье.
Но внутри все равно скребло.
Коста перевернулся на другой бок, закрыл глаза и начал строить щит.