Пчелы

Многие пчелы рыдали, глядя на мертвых, сестры каждой породы утешали своих, и все продолжали глубоко вдыхать Любовь Королевы, умиротворяясь ее чистотой и силой. Флора проговорила слова молитвы и плотно закрыла свои антенны. Они зудели от атаки Сестры Ворсянки, но она была жива, а значит, ее секрет так и остался секретом.

– Аминь, – сказала она вместе со своими сестрами.

Они стояли в тишине, давление ослабло. Только пение черного дрозда слышалось где-то далеко в саду. Ливень прекратился.

Премудрые жрицы торжествующе поднимали руки, и пчелы плакали от радости, забыв недавний ужас. Полевки бодро расправляли крылья и бежали на взлетную доску, с которой поднимался пар под солнцем, вышедшим из-за облаков, а домашние пчелы ликовали, провожая их.

Глава 21

Шокированная своим поступком, Флора покинула зал в числе первых. Поднимающийся южный ветер разогнал последние серые тучки, и перед Флорой раскинулось пространство зелени самых разных оттенков, составленное из простых четырехугольных форм, словно каким-то примитивным насекомым, не ведающим о красоте шестиугольника. Вдалеке, где когда-то сияло поле золотистого рапса, две громыхающие машины перекапывали землю. Флора выгнула кончики крыльев и облетела неприятный запах стороной.

Она предложила себя в жертву, но получила отказ. Какой бы ни была причина, но Пресвятая Мать не хотела ее смерти – иначе ее признание было бы услышано. Вместо этого Премудрая Сестра определила ее к живым, а Сестру Ворсянку к мертвым.

Флора пригнула антенны к спине, набирая скорость. Больше она никогда не станет открывать свои каналы в улье, чтобы какая-нибудь пчела не смогла застать ее врасплох и все узнать. Сестра Ворсянка была старой и больше не могла быть полезной работницей, а вот крылья Флоры работали с новой силой. Она чувствовала, что может пролететь сотню лиг на благо улья, и небо струилось всевозможными запахами, исходящими от влажной земли, – в их числе был восхитительный завораживающий запах нектара. Флора настроилась на него.

Свежий нектар после стольких дней прогорклой, отсыревшей пищи в улье – как же будут радоваться сестры, и как отрадно ей будет видеть их радость от плодов ее работы. Флора была безудержна в своем стремлении приносить пользу, и она прибавила скорость. Если ей повезет, она сможет первой встать на бархатистые губы цветка, когда прибудет дневной нектар.

Она стремительно пролетела вдоль зловонной серой линии дороги, в сторону красных и серых крыш городка с крохотными зелеными садами, разделявшими дома. Щебеночные дорожки разветвлялись точно вены, промозглый ветер, крадущий кислород, поднялся выше, но Флора держалась над ним, наслаждаясь своей невероятной новой силой. Вероятно, Пресвятая Мать пощадила ее именно по этой причине: она должна добывать лучшую пищу для улья и наполнять его Сокровищницу богатством. Своими усилиями в работе на пользу улья она загладит преступления своего тела.

Флора утвердилась в высоком потоке теплого воздуха и проверила свое положение, фиксируя антеннами зрительные метки. Городок был прямо по курсу, но если она отклонится в сторону возвышенности, то сможет подлететь к его маленьким садикам сзади и к тем цветам, чьи сладостные рты уже манили ее. Она почувствовала термальный поток в направлении склона и поднялась, чтобы поймать его. Флора рассчитывала попасть в струю теплого воздуха, где рассчитывала легко парить, но ее вдруг завертело и закрутило мощное быстрое течение, струящееся по долине.

Давай вниз! – обжег ее антенны голос Лилии-500. – Снижайся!

Значит, старая полевка летала когда-то и здесь. Флора попыталась очистить свои антенны от странного звука, вплетавшегося в шум ветра, отвлекая ее внимание. Помехи усилились. Раздался треск и хлопок, и у нее отключились все органы чувств, кроме зрения.

Опасаясь, что это могло быть вызвано частицами той серой вредоносной пленки, Флора полетела в сторону купы деревьев на холме. Тело ее было крепким и здоровым, но в голове усиливалась боль, а деревья так и расплывались перед глазами.

Одно дерево было больше остальных, его темно-зеленые ветви едва подрагивали. Это было массивное хвойное дерево с жесткими, чуть поблескивавшими иглами, а его ствол покрывала необычайно однородная коричневая кора. Некоторые его ветви будто были металлическими, а из сердцевины исходило нечто тягостное, словно молитва, которую бормочут задом наперед. Дерево ничем не пахло, и его энергия не была ни живой, ни мертвой.