Павлик

Игорь Сергеевич молча смотрел на собеседника, очевидно, переваривая услышанное. По виду не сказать было, что типичный московский аллигатор поражен. Скорее, в его облике чувствовалась определенная усталость, если и вовсе не обреченность. Он некоторое время созерцал Павлика, иногда сомнамбулически кивая своим мыслям, и наконец со слабой усмешкой произнес:

– Знаете, я почти все понял. Если и не все, то главное – уж точно. Если я вашу теорию правильно уяснил, то я не смертный кусок мяса есть, а сознание бессмертное. Как сознание я всю эту Вселенную и создаю, которая потом во мне же и существует. При этом я никак самого себя как создателя мира этого осознать не могу, верно? В силу каких таких загадочных причин не могу – отдельный вопрос. Не могу – и точка. И из-за этих причин у меня разделение на внешний и внутренний мир происходит. Дескать, вот этот конкретный персонаж – я, а это – все остальное. И вот именно с этого момента я и дискомфорт, и все прочие безрадостные психические составляющие испытывать начинаю. И я, получается, бьюсь и мучась от кошмара, который по сути своей есть просто химера некая умственная. Я вас, молодой человек, правильно понял?

Павлик молча показал большой палец правой руки, не отрывая глаз от дороги, зато в немом «Во-о-о!» уважительно вытянул губы.

– Точно так, Игорь Сергеевич. – вернулся он в вербальный пласт общения. – Именно так и обстоит все. В силу неведения вашего вы самого себя как Творца всего сущего осознать не можете, и от этого тревогу и беспокойство испытываете. От этого, как товарищ Сиддхартха Гаутама завещал, вообще все наши беды и начинаются. Как только вечное сознание с какой-то формой самоотождествилось, считай – кранты этому сознанию. Любая форма, она же и начало имеет, и конец. Вот сознание и начинает париться по поводу конца того неминуемого, в лютых – это надо особо подчеркнуть – муках! Сознание, ясен пень, не только по этому поводу парится, если уж откровенно-то, оно себе повод для запарки всегда и везде сыщет, но один пес – самый лютый страх именно от осознания кончины грядущей и неминуемой рождается. И тогда уже каждый собственные себе рецепты ищет, как ему с этим страхом справиться. Одни природу свою познать пытаются, чтобы за пределы рождений и смертей выйти, вторые материальными ништяками страх этот заглушить пытаются. Третьи вообще ни о чем не переживают особо, а по течению плывут просто-напросто, что та субстанция известная, но в этом деле – уж каждому свое, так устроено. Но как бы там ни было, а самый главный враг у людей один только и есть – страх кончины неминуемой. Вот от него, родимого, каждый в меру сил и способностей всю жизнь тушки и бегает.

– Это-то все ясно, – Игорь Сергеевич устало махнул рукой, будто заранее безропотно покоряясь перспективе грядущего бессмертия и могущества, – я вас о другом еще спросить хочу. Зачем сознанию космическому весь этот спектакль нужен, а?