Паутина миров

Все, живущие в Паутине Миров, были сотканы Паучихой, сказал Сверчок. Присмотритесь к себе, в вас гораздо больше общего, чем вам кажется. Двуногие – любимые дети Паучихи. Мы же – многоногие – ее смиренные слуги. Мы хотим, чтобы двуногие приумножались и жили в нашем, самом близком к центру Вселенской Паутины, мире.

Семеныч развел руками. Слова были излишни.

Я удаляюсь, Сверчок отступил в сторону коридора. Призываю вас обдумать наше предложение. Примите решение, которое станет для нас взаимовыгодным.

Сверчок удалился. Вдали стих скрип его деформированного экзоскелета.

– Он что, слепой? – неуверенно предположила Сон-Сар.

– Определенно, зрение у него лучше человеческого, – сказал профессор. – Миллионы фасеток… кое-какие, правда, потухли, как перегоревшие лампочки. Но все равно… эх… – Семеныч махнул рукой.

Сон-Сар с любопытством поглядела на профессора.

– Что это ты разволновался? У тебя действительно противоречивые желания относительно меня?

Ксенофилия – мерзенькое словечко, которое было в ходу у обитателей империи Корсиканца. Ксенофилия прямо не порицалась. В притоне бабы Зои были девушки всех разумных рас, населявших мир Чертова Коромысла, кроме, пожалуй, самок рептилоидов. Но и не одобрялась: половая неразборчивость вызывала брезгливость, как нестираные дырявые носки.

Вот это слово настойчиво вертелось в голове профессора. Он благодарил бога за то, что Сон-Сар не может читать его мысли.

– Надо бежать отсюда, пока они не принялись нас спаривать, как ездовых животных, – проворчала Сон-Сар, оглядываясь.

– Дорогая, это невозможно! – попытался воззвать к здравому смыслу арсианки профессор. – Каждый выход охраняют солдаты. Они же – телепаты! И обнаружат нас по нашим мыслям, даже если мы станем пробираться скрытно!

– Значит, не думай! – притопнула Сон-Сар в негодовании.

– Вообще не думать? – усомнился профессор.

– Вообще!

Сон-Сар, полыхая глазами, смотрела на профессора. А потом вдруг повесила голову. Взволнованность сменилась болезненной безмятежностью или, скорее, апатией. Сон-Сар осела на пол пещеры, обхватила колени худыми руками.

– Нам никогда отсюда не выбраться… – прошептала она, и сияние ее глаз мягко угасло. – Нам никогда не увидеть неба…

– Дитя мое, – профессор, кряхтя, уселся рядом. – Не стоит так драматизировать. Поверь, могло быть и хуже. – Он похмыкал, подумал, затем приобнял арсианку за плечи и добавил: – Улыбнись! Смеющийся бог не обрадуется твоей печали.

Арсианка улыбаться не стала. Она указала на курсирующих по своду рабочих.

– Мы станем такими же! Именно для этого нас держат в этом жутком месте!

Профессор вздрогнул. А ведь и правда… Рабочие, солдаты, евнухи были выведены богомолами путем селекции. Из особей, которым не посчастливилось оказаться в плену хозяев Пещерной страны. Но Старый Мудрый Сверчок не мог врать, профессор почувствовал бы фальшь в мыслях ученого богомола.

Но и Семеныч не врал, когда преподавал научный коммунизм. И он свято верил в то, что говорил юношам и девушкам с кафедры.

Это понимание причинило Семенычу боль. Картина Подлунного мира, которую он пытался судорожно составить в минувшие дни и почти преуспел в этом, вновь подлежала пересмотру.

Сверчок уйдет. Вновь придут гурьбой более молодые богомолы, осмотрят пленников с головы до ног, заглянут походя в мысли человека и арсианки, затем снова канут во тьме одного из гулких коридоров – отстраненные, донельзя занятые… Члены богомольей комиссии при Великой Паучихе, или как там ее. Вот, оказывается, какие они вынашивают планы относительно пары двуногих. А воспоминания о Земле и Арсиане – наглядная картина того, что двуногие могут добиться.

– Я хочу прогуляться, – сказала Сон-Сар и пружинисто встала. – Это ведь не возбраняется? Проведи меня, я боюсь этих теней в сумраке.

Профессор поднялся. На лице – хмурая мина, плечи поникшие. Семеныч умел приспосабливаться и выкручиваться, но терпеть не мог, когда его пытались поиметь задаром и тихой сапой. Мысль, вбитая со школьной скамьи, что Человек – звучит гордо, все еще крепко сидела в нем. Да еще какой человек! Целый доктор наук! И… хм… незаурядный резчик по дереву!

Они свернули в коридор, из которого появлялся и куда всегда уходил калека Сверчок. Ворсистый мох бледно-розового цвета выстилал стены и свод, казалось, будто неощутимый ветер гонит по его поверхности мелкие волны. Насекомые ростом с крупных собак подняли приплюснутые, увенчанные закрученными спиралью усами, головы. Они лежали у стен, словно сфинксы. Профессор ощутил излучаемую ими смесь чувств из тревоги, любопытства и ожидания.

– Простите, – пробурчал профессор, глядя, как сверкают агатово-черные фасетки, – у меня нет с собой сахару.