Паук в янтаре

Горе в Веньятте всегда принято было прятать под улыбающейся маской. Когда я вспоминала свою прежнюю жизнь, жизнь наследницы рода Астерио, я могла понять Паука, так резко и нелестно отозвавшегося о знатных лордах Веньятты. Неискренность, фальшь, притворство. В роли леди Астерио я должна была быть именно такой.

Меня учили этому с раннего детства. На любом балу и светском приеме наследница рода Астерио должна была затмевать первых красавиц. Держать лицо в любой ситуации, вести разговор на любую тему от погоды до политики. Пить вино, не пьянея. Улыбаться тому, кого предстояло предать уже в конце вечера. И я, дочь главы древнего рода и будущая первая леди Ромилии, позволяла отцу и наставникам лепить из меня красивую куклу, расчетливую, холодную и бездушную.

Я расточала улыбки, кружилась в заученных танцах, поддерживала ничего не значащие беседы – и думала только о том, когда наконец за закрытыми дверями своей комнаты, в компании Дари, я смогу хотя бы ненадолго скинуть маску наследницы Астерио. Стать не леди Яниттой, а просто Яни, которая шепотом поверяла сестре свои мечты и сердечные тайны, выслушивала детские радости и горести маленькой Дари и засыпала, прижимая к себе ее кудрявую головку.

Почти перегнувшись через край бойницы, я устремила взгляд вдаль, к неразличимой окраине Веньятты, туда, где, как я знала, возвышалась над черепичными крышами заброшенная сторожевая башня. Мне показалось, что я разглядела вдалеке в бело-голубом мареве светлую точку, и сердце отчего-то дрогнуло. Воспоминания о том кратком вечере, который я провела в доме главного дознавателя, о нежном запахе едва распустившихся роз, о завтраке в знакомой с детства пекарне захлестнули меня, на несколько кратких мгновений отогнав тревогу и вызвав невольную улыбку.

Мне всегда хотелось именно этого. Простой, спокойной жизни, какая могла бы быть у меня, не родись я леди Астерио. Домик в тихом квартале, маленькая семейная лавочка артефактов, скромный быт…

Я не рассказывала об этих тайных мечтах никому, кроме Дарианны – от нее у меня практически не было секретов. В детстве мы были очень близки: всегда и везде вместе, неразлучные, точно два близнеца. А уж после, когда меня начали выводить в свет, а ей еще приходилось проводить большую часть балов и приемов за детским столом или в малой гостиной, сестра и вовсе не отходила от меня, без конца расспрашивая о гостях, танцах, угощениях, с восхищением разглядывая мои взрослые, украшенные кристаллами платья. Ее интересовало все: от фасона полумаски у леди Ареццо до того, кому оказывал благосклонность отец, готовясь к заключению очередного политического союза. Я удовлетворяла ее любопытство, подавляя в душе смутное сожаление, что не Дари, настолько завороженная ярким блеском высшего общества, родилась старшей Астерио.

«Что же, – горько подумалось мне, – желание сбылось. Я больше не наследница рода. Я безымянная заключенная номер семь, и все, что мне теперь позволено, – маленький глоток свободы под надзором главного дознавателя».

Лекарь-ирениец, непривычно угрюмый и молчаливый, подошел ко мне и встал рядом. Его взгляд, полный невысказанной тоски, устремился сквозь узкое окошко к морю, призывно блестевшему под ярким полуденным солнцем. Желая понять, что же привело его в такое состояние, я осторожно потянулась к его разуму. Образы, яркие, как восточные пряности, считывались свободно и легко: тоска по родине, воспоминания о далекой Ирении и оставшихся там родных, темно-синие глубины морей, скрип мачт и пьянящее упоение, когда корабль несет по волнам попутный ветер.

Лекарь тихо вздохнул и вдруг полуобернулся ко мне, хитро сверкнув черными глазами, словно бы почувствовав мое непрошеное вторжение. Я поспешно опустила взгляд. За то, что я, поддавшись искушению, позволила себе подглядеть чужие воспоминания, было немного стыдно.

Ирениец усмехнулся – беззлобно, без тени фальши – прощая эту маленькую слабость, и я благодарно улыбнулась в ответ. Здесь, в мрачных стенах крепости Бьянкини, рядом с осужденными преступникам и их стражами, мне, как ни странно, было легче. Не надо было скрываться, прятать способности под лживой маской мнимого совершенства, а те немногие, кто относился ко мне тепло, принимали меня настоящей.

Менталисткой.

– Задумалась, дочка? – раздался за спиной добродушный голос Бьерри. – Пора.

Крытая галерея, соединявшая здание тюрьмы с исследовательским центром, оказалась почти пуста, и мы с Бьерри пошли рядом, не опасаясь, что это будет замечено и сочтено грубым нарушением правил.

Старый законник казался сегодня особенно оживленным. В отличие от меня, он очень любил месяц карнавалов, в особенности сейчас, когда маленькая Ливви немного подросла и можно было сходить с девочкой на выступления бродячих артистов, угостить ее заморскими лакомствами и показать ей праздничный фейерверк, заметный с любого острова залива.

Бьерри остановился у самого ограждения и кивком головы пригласил меня приблизиться.