Пацифист. Берта

Серегин постучал ногтем по циферблату часов:

- Плохо поднимаемся, товарищи военнослужащие. В норму не уложились, а потому…- он сделал паузу, а потом резко скомандовал: - Отбой!

Не раздумывая, все кинулись обратно к койкам, проделывая на ходу те же операции, что и минуту назад, только в обратном порядке - снять ремень, куртку, сапоги, брюки. Портянка с одной стороны табурета, портянка- с другой. Секунды, секунды… Выравнены сапоги, как по нитке, белые полоски на синих суконных одеялах покачались, точно бурунки на волнах, и успокоились. Глаза можно не закрывать, уснуть все равно не успеешь, а они сами слипаются, подушка манит, голова будто приклеивается к ней.

- Подъем! - снова завопил Кабаидзе.

Женя остался лежать. Первый раз вскочил, повинуясь больше общему порыву, нежели здравому смыслу, а теперь, успев проснуться окончательно, не спешил. Он в конце концов не в цирке и не желает, точно медведь, быть выученным кататься на велосипеде.

- Миляев, подъем! - Серегин резким движением сбросил на пол одеяло.- Подъем, команда была!

Женя не торопился. Спокойно уселся на койке, опустив меж острых колен руки.

- Доброе утро, товарищ младший сержант. Вы забыли…

Что он забыл, Серегин не дослушал. Сверкнул золотым зубом:

- Я не забуду! Один наряд вне очереди!

- Но позвольте, насколько мне известно, до принятия присяги…

- Вот я и говорю, что не забуду. Марш в строй!

Женя встал, надел брюки, медленно отыскивая ступнями «тормоза» в конце штанин, набросил демонстративно портянки поверх голенищ сапог и всунул туда поочередно ноги, будто демонстрируя всю тщетность сержантского обучения. Так же, не торопясь, застегнулся и подпоясался ремнем.

В коридоре давно уже замер строй из шести человек, все смотрели на неторопливо одевающегося Миляева: одни со страхом, другие - восхищаясь его смелостью, третьи - с раздражением: теперь из-за этого

«смельчака» будут тренироваться бессчетное количество раз.

- В строй, рядовой Миляев!

Ои пошел вразвалочку и встал с краю. Но сержант передумал.

- Отставить. Выйти из строя!

Тот сделал шаг и остановился.

- Надо выходить из строя на два шага и повернуться кругом.- Серегин подошел к нему.- Прикажете еще раз из-за вас репетировать?

- Не прикажу. Идиотские приказания не в моем духе.

- Отставить разговоры!

- Ладно, молчу, как двоякодышащая рыба протоптер.

Жажда протеста нарастала, Женя понимал, что так поступать не разумно, глупо - это ведь только начало. В нагнетающемся темпе перебранки он ощутил неожиданно прилив вдохновения, которого иногда так не хватало у мольберта. Вот он, будоражащий нутро миг самовыражения и страсти! На необитаемом острове не возможен балет - искусству нужны зрители и аплодисменты.

Лысые зрители смотрели в упор по-разному. Ни аплодисментов, ни визга восторга.

- Стать в строй!

- Есть! - ответил по-военному Женя.

Шагнул вперед и стал в строй рядом со съежившимся Свинцицким, предоставив сцену младшему сержанту Серегину - главному режиссеру карантина.

«Федерико Фелини, удостоенный главного приза казармы- золотой фиксы».

- Смирно!

Заученный текст. Мотор. Камера! Дубль первый. А впереди их семьсот тридцать - мотор службы запущен на целых два года.

- На-п-прр-ра…во! На утренний кросс шагом - марш.

В дверях Серегин сказал Жене совсем незлобно:

- Зря в бутылку лезешь. Армия не забава, не таких, как ты, скручивала в бараний рог. Шелковым будешь.

А Жене было на все наплевать и было противно оттого, что не сдержался, оттого, что стоял как идиот перед идиотами, оттого, что паясничал. Вот тебе и гандийская сатьяграха (упорство в истине) . Какое уж тут, к черту, ненасильственное сопротивление, что значит упорство в истине, когда истины нет. В чем она? В этих кирзачах? В божественно-ритуальном пробеге каждое утро? Научи, старик Ганди, ты же Махатма, что значит великая душа…

На улице было свежо. Все аэродромное поле серебрилось росой, испарения легкой газовой тканыо висели над небольшим прудиком, вырытым у котельной, аз которого дизельный насос качал воду. Пожалуй, так рано Женя еще не вставал, а если и просыпался на даче, то минуту-другую слушал, пение птиц, а потом снова засыпал до обеда. Теперь, уже полностью разбуженный перебранкой, он ощутил неожиданный прилив сил, холодок пробежал по спине, даже интерес появился к этой пробуждающейся так рано жизни.

- Бего-ом!-скомандовал сержант и пояснил: - По этой команде руки должны быть согнуты в локтях. Марш!

Они побежали по грейдерной дороге, которой приехали сюда. Сапоги громко шлепали по слежавшейся за ночь пыли, не поднимая ее, потому что она была влажной от тумана. Впереди виднелась сияющая в утренних лучах маковка купола церкви, а из деревни доносились петушиный хор и лай собак.

На полдороге до поворота бегущие встретили стадо коров. Коровы шли быстро, подгоняемые пастухами, рогами нацелились прямо на солдат. Сбоку лаяла отчаянно собачонка, хватая отбившихся коров за лодыжки, и те пинали ее копытами.

- К-куда, ч-чертова душа! - ругался старик, замахиваясь палкой на буренку, норовившую убежать в свеклу.