Пациент скорее жив

– С чего вы взяли? – с вызовом спросила я. – Хотя… Вряд ли вы найдете хотя бы одного человека ее уровня, с которым бы Наташа действительно находилась в хороших отношениях.

– Тяжелый характер? – предположил следователь.

– Можно и так сказать.

– А пациенты? Мог ли кто-то из них пожелать причинить ей вред?

Я задумалась. Да, к больным Наталья относилась, пожалуй, гораздо хуже, чем к коллегам. Иногда я думала, что она вообще за людей их не считает, особенно тех, кто не мог каждый день подбрасывать ей по сто рублей «за хорошее отношение», как она сама это называла. Однако я не замечала, чтобы дополнительная оплата «доброты» медсестры хоть сколько-нибудь меняла дело в лучшую сторону. Естественно, я не стала произносить своих мыслей вслух, а лишь сказала:

– Да, у Наташи не раз случались конфликты с пациентами. Но не стоит забывать, что они – больные люди, многие после инсультов. Не думаю, что у кого-то из них хватило бы сил на то, чтобы физически навредить ей. Однако вы же сами сказали, что произошло самоубийство. Так почему задаете такие вопросы?

– У нас принято отрабатывать все возможные версии, в том числе и версию насильственной смерти, – спокойно ответил следователь. – Есть во всем происшедшем неясные детали.

– Да? И какие же? – поинтересовалась я.

– Дело в двух необъяснимых фактах. Во-первых, Гаврилина выпала из чердачного окна. Чердак обычно закрывается на ключ, но именно сегодня почему-то оказался незапертым. Да и что вообще она могла делать на чердаке среди ночи?

– Ночью? – переспросила я.

– Это второй необъяснимый факт, – кивнул следователь. – Вчера было не ее дежурство, но Гаврилина тем не менее почему-то присутствовала в больнице. Вы не знаете, что могло заставить ее прийти?

Прийти, да еще и взобраться на чердак? Нет, я ничего не могла предположить. Однако я точно знала, кто вчера дежурил – Антон Головатый. Словно в ответ на мои мысли, следователь сказал:

– Мы уже допросили дежурного медбрата: он утверждает, что не видел Гаврилину и вообще понятия не имел, что она находится в больнице.

Следователь задал мне еще пару вопросов, а потом отпустил. Я думала, что придется оправдываться за опоздание, но никто и не подумал меня упрекнуть: казалось, все отделение вымерло. Правда, в коридоре я нос к носу столкнулась с Власовой, но заведующая смотрела сквозь меня и едва ответила на приветствие. Марины нигде не было, а пациенты, словно тоже чуяли беду, хотя их, скорее всего, не стали информировать о трагедии, тихонько сидели по своим палатам в ожидании утреннего обхода. Коллега следователя, разговаривавшего со мной, видимо, уже ушел.

Я была так огорошена случившимся, что едва не забыла о том, с какой мыслью торопилась сегодня в больницу – проверить, все ли хорошо с Полиной Игнатьевной. К моему облегчению, старушка оказалась в порядке, но выглядела встревоженной, как и все в палате.

– Что-то случилось, Аннушка!

Ее слова не были вопросом – просто констатацией факта.

– Да ничего не случилось, Полина Игнатьевна! – заверила ее я. – Небольшая проверка из Комитета, ничего серьезного. Народ слегка накручен…

– Слегка?! – воскликнула женщина на соседней койке. – Антон, когда пришел, походил на кипящий чайник – весь красный, с трясущимися руками!

Ну, почему у Антона трясутся руки, я знаю лучше, чем кто бы то ни было, и беседа со следователем вряд ли имела к этому какое-то отношение. Хотя… Антон никогда не ладил с Наташей – как и все остальные, впрочем. Но, насколько я знала, никаких личных отношений между ними не было. Или я ошибалась? Вообще в последнее время я начала задумываться над тем, что совершенно ничего не понимаю в происходящем вокруг меня. Наташа покончила с собой, взобравшись на чердак, – что может быть глупее этого? Даже если предположить, что медсестра и в самом деле решила свести счеты с жизнью, то зачем ей было приходить в больницу? Почему она, к примеру, не выпрыгнула из окна своей квартиры, не отравилась газом, не приняла большую дозу снотворного, что, кстати, выглядело бы логично для медицинского работника? Если, конечно, можно считать логичным такой шаг, как самоубийство!

Вернувшись на свое место, я столкнулась с напарницей, Асей Лигачевой.

– Ты слышала? – громким шепотом спросила она у меня. – Про Наташку?

– А кто не слышал? По-моему, даже пациенты в курсе.

– Ужас, правда?

Девушка, похоже, была крайне возбуждена, но отнюдь не расстроена смертью коллеги, и я, честно говоря, не могла ее за это винить. Однако сама мысль о том, что молодая девушка умерла в самом расцвете лет, что у нее вся жизнь была впереди, казалась чудовищной. Время, возможно, могло изменить циничное отношение Гаврилиной к окружающему… А может, и нет.

– Теперь у нас у всех могут быть неприятности, – продолжала шептать Ася.

– Почему?

– Да потому, что у Антона они уже начались!

– У Антона?

– Ты разве не в курсе? Беднягу забрали!

– В милицию?!

– Ага. Сначала допросили и вроде бы отпустили, а потом передумали и забрали. Для дальнейшего выяснения обстоятельств, как выразился один из следователей. Можешь себе представить?