Пастораль сорок третьего года

— На другое утро он вывел свой велосипед, заехал вначале к… — я не имею права называть вам имена, — чтобы сообщить обо всем этом, и поехал на виллу унтерштурмфюрера. Позвонил и спросил мофа, открывшего ему дверь, нельзя ли ему достать из рояля свою отвертку, дескать, он, настройщик, чинил вчера рояль и оставил внутри свой инструмент. Моф пошел справиться, потом возвратился и сказал: «Господин настройщик, будьте любезны настроить рояль вторично». — «Да ведь он уже настроен», — возразил Эскенс. «Неважно, — сказал моф, — все равно настройте». Эскенс не мог понять, что все это значит, но, как говорят эти дьяволы, приказ есть приказ, и он опять отправился к себе домой за инструментами.

— Чертовски запутанная история, — сказал утомленный Кохэн.

— Дальше еще больше запутано, обождите, это еще только начало. Возвратился он назад, его впустили в салон. И тут, братцы, он с испугу так и замер на месте. Ему еще от роду ничего такого не приходилось видеть. Такое могли натворить только дикие звери да свиньи. Стулья сломаны, повсюду осколки рюмок и битых бутылок, винные пятна на обивке мебели и на скатертях, короче, как у диких животных. А уж духами воняет! Эскенс уверяет, что они там наблевали и что повсюду валялись использованные… — Наклонившись к уху Кохэна, Мертенс шепнул ему — …валялись на полу, но мне что-то не верится…

— Принимали меры предосторожности, — сказал Кохэн, скрючившись от боли в животе.

— Что там валялось на полу? — спросил Ван Ваверен.

Грикспоор зашептал ему что-то на ухо; Ван Ваверен разочарованно пожал плечами, и Мертенс продолжал рассказывать дальше:

— Ну ладно, покрутил он носом, подошел к роялю и поднял крышку, а сам оглядывается по сторонам, оставили ли его одного…

В эту минуту Ян ин'т Фелдт вышел из того состояния оцепенения, в котором он все время находился, стукнул кулаком по столу с такой силой, что едва не опрокинул лампу, и решительно произнес:

— Да заткнешься ли ты, наконец!

Остальные поглядели на него с удивлением: они уже позабыли и о нем, и о его амурных делах. Ян сидел в своей излюбленной позе — ссутулившись, поджав под себя свои короткие ноги, весь напрягшийся; его черные глаза были устремлены на лежавшие перед ним карты. Даже не шелохнувшись, он наконец спросил:

— А где живет этот Пурстампер?

С полминуты никто не отвечал ему на этот вопрос. Они смотрели друг на друга. Встретившись с кем-либо взглядом, Кохэн пожимал плечами.

— А тебе зачем? — спросил Мертенс.

— Зачем? — переспросил Ян ин'т Фелдт с легким смешком и повел головой слева направо, от одного из своих широченных плеч к другому, словно он пещерный человек или боксер; это угрожающее движение было столь выразительно, что никто из присутствующих не усомнился в его значении.

Опять наступило молчание. Грикспоор по-мальчишески смущенно опустил голову; Кохэн приподнял брови, сжал губы и несколько раз многозначительно мигнул, как если бы он получил известие об ужасном несчастье. Мертенс первый подыскал нужные для ответа слова. То ли потому, что его рассказ о подпольной борьбе с оккупантами освободил его от условностей общепринятого поведения, то ли потому, что он имел дело с амстердамцем, — как бы то ни было, но он говорил гораздо грубее, чем обычно.

— Тебе, конечно, хочется расправиться с этим паршивцем, это я вполне понимаю, но каким образом? О нас ты, видимо, не подумал.

— А вам совсем не обязательно идти вместе со мной, — упрямо сказал Ян ин'т Фелдт. В первый раз с тех пор, как он появился на ферме, в его произношении стал заметен индонезийский акцент.

Потом слово взял Кохэн. Он выглядел очень обиженным и удрученным и держал руку на животе.

— Ты не понял его, Мертенс хотел сказать, что, пока ты находишься здесь на нелегальном положении, ты не имеешь никакого права идти в город на свой страх и риск, чтобы свести личные счеты с менеером Пурстампером.

— Почему не имею права?

— Нет, вы слышали? Он еще спрашивает, почему он не имеет права! — насмешливо сказал Кохэн, обращаясь к своим товарищам, которые грустно или негодующе покачали головами. — Да потому, что у тебя непременно будут неприятности с полицией, с НСД, с мофами! Понятно? Потому что от твоей затеи в первую очередь пострадаем мы, а не Кеес Пурстампер, дурень ты эдакий! Что ты скажешь, если спросят твой адрес? Даже хорошо подделанного удостоверения личности и того у тебя нет, впрочем, и у меня тоже. На другой же день сюда: нагрянет целая шайка…

— Да неужели! — сказал Ян ин'т Фелдт, на сей раз с меньшей уверенностью. — Вы же можете спрятаться в тайнике.

На эту смесь глупости и безграничного эгоизма нелегальные ответили хором возмущенных выкриков. Они так ругались, бесились и стучали по столу кулаками, что Мертенсу пришлось на лету подхватить лампу и поставить ее на пол, откуда она продолжала освещать рассерженные лица. В тени оставалось только лицо Яна ин'т Фелдта.

Западный ветер донес из деревни десять ударов башенных часов: шел одиннадцатый час, начало новой недели — снова стоять на посту, высматривать, не идут ли немцы. Все примолкли, и только Кохэн продолжал атаку.